А он не ожидал, что среди служанок одной из своих одалисок встретит иноземную девушку, что ломано, но метко говорит о Коране и не думает сразу бросаться к его ногам — к нему, могущественнейшему из султанов! Ему казалось, что в ее стыдливо опущенных глазах проскользнула искорка гнева. На секунду.
На минуту гнев охватил и его. Особенно поразило его упоминание «насилия». Он хотел было сказать, что нет еще ни малейшего основания, чтобы даже думать об этом. Но вовремя понял, что это может задеть беззащитную рабыню и ее уста закроются. В нем победило любопытство молодого человека. Как дальше пойдет разговор с этой невольницей? Признание того, что он «могущественнейший страж и исполнитель предписаний Пророка» уняло его гнев.
Он снова взял ее за руку и спросил:
— Ты веришь в пророка?
— Я христианка, — ответила она со страхом, но довольно выразительно.
Он усмехнулся, думая, что уже имеет над ней преимущество.
— Как же ты можешь ссылаться на писание Пророка, если не веришь в него?
— Но ты веришь, — ответила она естественно и живо, обезоружив его. — И правишь здесь ты, а не я, — добавила она.
— Ты к тому же и умна! — сказал удивленный Сулейман. — Откуда ты родом, как тебя зовут, и как ты сюда попала?
Скромно потупив взгляд она ответила:
— Я из Красной Руси. Твои люди зовут меня Роксоланой Хюррем. Татары вывезли меня силой из родительского дома в день моего венчания и продали как невольницу в Крыму, а потом и тут на Аврет-базаре.
— Ты уже была замужем? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — Меня похитили как раз в день свадьбы.
Молодой Сулейман мгновение боролся с собой. Потом взял ее за две руки, посмотрел в глаза и спросил:
— Ты бы осталась здесь по своей воле, если бы я приказал взять тебя в свой гарем на правах одалиски?
— Ты не сделаешь этого, — ответила она.
— Почему?
— Во-первых, потому, что я христианка.
— А во-вторых?
— А во-вторых, я только как служанка послушна… Он засмеялся и сказал:
— Ну во-первых, ты и как служанка здесь не очень послушна!
— А во-вторых? — спросила она.
— А во-вторых, говори про третье, потому, что ты не закончила.
— Что ж, в-третьих, я думаю, что отдаваться мужчине можно только по любви…
Молодой султан знал, что во всей его огромной державе нет ни одного дома, в котором бы лучшая девушка у припала бы к его ногам, намекни он только на желание забрать ее в свой гарем. Он очень удивился, что здесь одна из его служанок — невольница — может думать таким образом… «Что за невидаль?» — подумал он.
— Значит, тебе еще и надо понравиться? — спросил он с насмешкой, хотя был движим прежде всего любопытством.
— Да, — ответила она наивно.
— И как же можно тебе понравиться? — Спросил он с еще большей насмешкой. Однако в то же время он чувствовал в глубине души, что эта удивительно смелая девушка начинает его серьезно интересовать.
Она спокойно ответила:
— Мне нравятся только те мужчины, которые не считают, что имеют право и могут делать со мной все, что им угодно…
— А знаешь ли ты, что за такие слова я мог бы силой взять тебя в свой гарем как невольницу?
— И у тебя была бы только невольница…
— Умно. А как женщина ты хотела бы, чтобы твоей воле были подвластны все мои дворцы, не так ли?
— Нет. — ответила она честно, как ребенок. — Не только дворцы, но и вся твоя земля — от тихого Дуная до Басры и Багдада, и до каменных могил фараонов, до отдаленнейших постов твоего войска в пустыне. И не только земля, но и воды, в которых свирепствуют разбойники рыжего Хареддина.
Молодой падишах поднял голову, как лев, которому на могучую гриву собралась сесть маленькая пташка. Такого ему еще никто не говорил!
Он был в высшей мере удивлен и при этом обезоружен. Тень решимости совсем исчезла с его лица. Серьезный интерес к этой молодой девушке, которая так разительно отличалась от остальных женщин в его гареме, победил в нем все остальные чувства. Он снова отпустил ее руки и стал обращаться с ней, как с девушкой знатнейшего из домов.
— Где тебя воспитывали? — спросил он.
— Дома и два года в Крыму.
— Знаешь ли ты, о Хюррем, чего добиваешься?
Она молчала.
В ту минуту она чувствовала, что ведет борьбу с могущественным падишахом, с десятым и величайшим султаном Османом, и что теперь кристаллизуются все их отношения. Инстинктом она угадала, что процесс этот не должен протекать быстро, коль скоро результаты его должны быть долговечными. Она поняла, что это не последний разговор с султаном.
А молодой Сулейман начал каким-то мягким мечтательным голосом говорить:
— В старинных книгах пишут, что были могущественные султанши, что после жестоких боев брали верх над султанами. Но ты, о Хюррем, хотела бы, чтобы я сдался без боя!..
— Без боя победа невозможна, — ответила она.
С минуту он смотрел в ее молодое умное лицо и потом сказал:
— Ты права. Не выиграла ли ты уже?..
Она не ответила.
Он подошел к окну и схватил ртом воздух несколько раз, будто раненый.
Женским инстинктом она угадала, что весьма глубоко внутрь загнала ему сладкую, но острую стрелу первого впечатления, симпатии и любви. И почувствовала она, что сейчас увидит попытку вырвать эту стрелу из сердца.
Молодой Сулейман задумчиво смотрел в ясную ночь. Наконец он встал рядом с ней и спросил:
— А можно ли любить больше одного раза за всю жизнь?
— Я молода и не разбираюсь в этом, — ответила она. — Но я слышала, как об этом пели сербские невольники, работающие в твоем парке.
— Как же они пели?
— Пели они так:
Первая любовь — чаша ароматного цвета,
Вторая любовь — чаша красного вина,
Третья любовь — чаша черного яда…
Сказав это нараспев, она как умела перевела сербскую песню на турецкий язык. И сразу добавила:
— Но я думаю, что и первя, и вторая любовь может стать ядом, если не благословит их Бог всемогущий.
Сулейман в душе признал, что она глубоко права, ибо разочаровался он в своей первой любви.
Он стоял как вкопанный, будучи уверенным, что она думает, будто он пережил уже и третью любовь… Но он не хотел, чтобы она уверилась в этом и через секунду добавил отчасти для себя, отчасти для нее:
— Первую чашу я уже выпил. Теперь, возможно, начинаю пить вторую, хотя вино запрещено Пророком. Я уже чувствую опьянение от него. Только бы не испить мне третьей чаши…
Он пытливо всматривался в ее глаза и был гораздо прекраснее, чем раньше, когда она только увидела его, идущего к ее госпоже. Теперь казалось ей, что уже долго она знает его. Молча слушала она стук собственного сердца.
