— Не хотите поговорить? — осторожно спросил Анну Ван Вирт, когда, увидев, что Санников снова заснул, она тихо вышла на улицу.
— Разве здесь есть неясности? — вопросом на вопрос отвечала Анна, удивившись, насколько быстро маг последовал за нею.
— Я имею в виду не господина Санникова, — покачал головою Ван Вирт, — а вас, баронесса.
— Не понимаю, — пожала плечами Анна, зябко поеживаясь на прохладном вечернем воздухе.
— Вас что-то тревожит, — сказал Ван Вирт, жестом высказывая просьбу, чтобы она не бежала от разговора с ним, — и я уверен, что волнение это не связано с тайной исчезновения вашей сестры и только что услышанными воспоминаниями господина Санникова.
— Вы ошибаетесь, — смутилась Анна, невольно выполняя его просьбу, — она остановилась при входе в избушку и оперлась спиною на столб, поддерживающий покрытый мхом навес над крыльцом.
— Я могу ошибаться в деталях, ибо по большей части они скрыты даже от вас самой, но мне всегда ведома суть, — мягко улыбнулся ей Ван Вирт, складывая руки на груди и глядя Анне прямо в глаза, отчего она почувствовала необъяснимое доверие к магу, которое все сильнее овладевало ею, и когда сопротивляться его влиянию уже было для нее не возможно, Анна по-детски открыто и беспомощно спросила:
— Зачем вы делаете это со мной?
— Я читаю в вашей душе невероятную усталость, — с сердечностью промолвил Ван Вирт после минутной паузы, — и, будучи наделен способностью видеть это, предлагаю и вам помощь, подобную той, что оказал сегодня господину Санникову.
— Но у меня нет провалов в памяти, — все еще слабо противясь воздействию его чар, прошептала Анна.
— Однако есть табу, которое камнем лежит у вас на сердце, и, не освободившись от которого, вы не сможете вырваться из тенет его, — Ван Вирт убеждающее властно на мгновение прикоснулся ладонью к ее руке, и в то же мгновение на лице его мелькнула улыбка, прозрачная и легкая, как взмах крыльев мотылька, «раскрывающего тайны». — Расскажите мне, отчего вы всегда так напряжены и воинственно настроены, как будто в любую минуту готовы дать отпор нападающему, даже если он существует только в вашем воображении? Объясните, почему ждете неприятностей и подозреваете худшее?
— Я устала от потерь, — просто сказала, как будто выдохнула, Анна. — Их череда все это время настигала меня с такой определенностью и постоянством, что я стала бояться новостей и нечаянных известий.
— Вы обвиняете себя в их изобилии на своем пути или видите в том знак судьбы, чей промысел вам неподвластен? И чего вы боитесь более всего — собственной беспомощности перед неизвестностью или намеренностью неких внешних сил вредить вам, во что бы то ни стало? — продолжал свои расспросы Ван Вирт.
— Я ничего не боюсь, — ответила Анна. — Я хочу, чтобы этот исход близких мне людей прекратился. Мне нравится встречать, но количество приобретений в моей жизни обратно пропорционально потерям.
— И вы бросаетесь в путешествие, чтобы вырваться из этого круга? — понимающе кивнул Ван Вирт. — Но перемена места между тем не привносит изменений в образ жизни, не правда ли?
— Зачем вы спрашиваете, если и так знаете все? — устало промолвила Анна.
— Догадываться и знать наверняка — далеко не одно и то же, — снова улыбнулся Ван Вирт, и в который раз его улыбка подействовала на Анну обезоруживающе. — Я хотел убедиться в том, что чувствую, и помочь вам избавиться от наваждения, которое вы сами внушили себе.
— О чем вы говорите? — растерялась Анна, чувствуя легкое головокружение.
— Я хочу, чтобы вы поняли, — вкрадчивым тоном ответил Ван Вирт, — что вашей вины нет ни в том, что когда-то случилось с вашим мужем, отцом и сестрой, ни в том, чего едва избегли ваш сын и княжна Софья. И отсутствие вины освобождает вас от обязательств по исправлению ошибок, которые не вами же были и допущены.
— Вы полагаете, что я все это время напрасно стремилась помогать своим близким? — с трудом удерживая ускользающее сознание, проговорила Анна.
— Уверен, вам не в чем себя обвинить — ни тогда, ни сейчас, — как-то очень настойчиво принялся убеждать ее маг. — Вам следовало просто принять то положение дел, которое сложилось под давлением обстоятельств, а значит — усмирить гордыню и положиться на небеса.
— Сидеть и ждать? — понимающе кивнула покорная Ван Вирту Анна.
— Терпение — высшая добродетель любого существа, — странным голосом, как будто накрывая Анну его звучанием, точно куполом, стал вещать ей Ван Вирт. — Откажитесь от суеты и гордыни, примите высшую волю и покоритесь ей. Оставайтесь и ждите, пока сам по себе не свершится круговорот возвращения. Не лишайте судьбу ее права все вернуть на круги своя и не возомните свое «я» равным ей…
Этот сон впервые принес Анне с собой облегчение. Она словно вышла из тени на свет, и под его лучами миражом растворились очертания прежних страхов и чувство вины. И зачем она вздумала вдруг пересечь океан, чтобы вновь потерять то, что уже потеряла? И как сталось, что обязанности матери были принесены ею в жертву ради поисков сумасбродной девчонки, которая всегда жила лишь одними желаниями и не знала своих обязанностей, не ведала чувства долга перед близкими людьми? Как могла она пренебречь доверием своей госпожи, которая так нуждалась в ее помощи в эти дни? Отчего не довольно ей было уже пережитых лишений и бед, что она устремилась на поиски новых? И по мере того, как вопросы, роившиеся в ее голове, приходили на ум, Анна все более уверялась в том, что ей не стоит более ни из-за чего волноваться. И чем крепче утверждалась она в этом решении, тем больше света окружало ее. А потом он и вовсе превратился в единое пространство, заполнившее пустоту ее души теплом и ослепительной, но такой приятной, точно волна, обтекающей тело белизной, которая окончательно поглотила и все прежние сомнения, и ее саму…
Из забытья Анну неожиданно вывел большой паук — он спустился с потолка по сплетенной, за ночь нити к ее лицу и едва не зарылся в ресницах, а потом пробежал вдоль линии носа, и быстрые касания его колких лапок невольно разбудили Анну. Конечно, она очнулась не сразу, но, едва приподняв голову от подушки (роль которой выполняло по-солдатски скрученное шерстяное одеяло), первым делом спросила себя, как могло оказаться, что она совершенно не помнит, как легла спать, и кто устроил ей постель, укрыв теплым, с подбоем плащом? И вообще — где она находится, и что случилось с Павлом Васильевичем, ведь из города они выехали вместе?
Судя по краю еле бледного неба, видного в перекрестие маленькой оконной рамы, солнце еще не взошло, но рассвет все же был уже близок. Анна с трудом встала с широкой скамьи, на которой для нее устроено было ночное ложе, и подошла к окну — на улице перед избушкой двое разговаривали по-немецки, и по отдельным обрывкам фраз, слабо доносившихся до нее, Анна поняла, что эти люди намерены были уехать засветло и сейчас проверяли, все ли готово к отъезду. И повинуясь пока еще необъяснимому для нее порыву, Анна встряхнула головой, сбрасывая никак не отступавшую дремоту, и вышла на улицу.
