Но я не соглашалась, точно была самой прилежной ученицей, и заупрямилась, придумывая какие-то по-детски несерьёзные причины:
— Сёстры наказывали, чтобы я непременно явилась в первый же день занятий. В этом году с посещением будет очень строго.
Моя решительность послужила причиной нового приступа меланхолии и раздражительности у Кямрана.
На следующий день, провожая меня в пансион, он не разговаривал со мной и только при расставании упрекнул:
— Я никак не думал, Феридэ, что тебе захочется так быстро убежать от меня.
Между тем я не была такой уж прилежной и разумной ученицей. Вдобавок события последних месяцев совсем выбили меня из колеи. Отметки за первую четверть оказались очень плохие. Ясно было, что, если я не возьму себя в руки, не приложу усилий, мне придётся остаться на второй год.
Вечером того дня, когда мы получили табели успеваемости, сестра Алекси отозвала меня в сторону и спросила:
— Ну, нравятся вам ваши отметки, Феридэ?
Я удручённо покачала головой.
— Отметки неважные.
— Не то что неважные, совсем никудышные… Не помню, чтобы вы ещё когда-нибудь так отставали. Между тем я надеялась, что в этом году вы будете учиться совсем по-другому…
— Вы правы. Ведь по сравнению с прошлым годом я стала старше ещё на один год…
— Разве только это?..
Удивительная вещь, сестра Алекси гладила меня по щеке и многозначительно улыбалась. Я растерялась и отвела взгляд в сторону.
Ах, эти сёстры! Казалось, они не знают ни о чём на свете, а в действительности были в курсе всего, что происходит вокруг, им были известны даже самые пустяковые разговоры. От кого? Как они всё узнавали? Этого я никогда не могла понять, хотя прожила среди них десять лет и не считалась такой уж глупой девочкой.
Когда я, пытаясь спасти свою честь, промямлила какую-то чепуху, сестра Алекси разоткровенничалась ещё больше:
— Мне кажется, вы постесняетесь показать свой табель всем… А?.. — И вслед за этим ещё один увесистый камень в мой огород: — Если вы не перейдёте в следующий класс, то вам угрожает опасность задержаться в стенах пансиона ещё на один долгий год…
Я поняла, что не спасусь от сестры Алекси, если сама не перейду в атаку.
Признав на помощь всё своё нахальство, я спросила с ложным простодушием:
— Опасность?! Какая же опасность?
Но сестра Алекси и так позволила себе чрезмерную откровенность. Пойти дальше — означало быть фамильярной. Кокетливым жестом, признавая своё поражение, она ласково щёлкнула меня по щеке и сказала:
— Уж это ты сама должна сообразить? — и пошла прочь.
В этом году моей Мишель уже не было в пансионе, не то она обязательно заставила бы меня разоткровенничаться и тем самым внесла бы ещё большее смятение и растерянность в мою душу.
Год назад, когда я плела подружкам всякие небылицы, я чувствовала себя непринуждённо и легко. А сейчас, очутившись на положении невесты, стала невероятной трусихой. От девочек, которые поздравляли меня, я старалась отделаться короткой сухой благодарностью, а тех, кто подлизывался ко мне, вообще не замечала. Только одна подружка, дочь доктора-армянина из Козъятагы, пользовалась моим расположением и доверием.
Свободные дни я проводила в пансионе и за три месяца всего лишь два или три раза ночевала дома. Это упрямство, причину которого я сама хорошо не понимала, страшно сердило тётушку Бесимэ и Неджмие. Кямран пребывал в полной растерянности и не знал, что и думать.
Первые месяцы он каждую неделю наведывался в пансион. Хотя сёстры не осмеливались открыто возражать против этих визитов, однако в душе они считали подобные встречи жениха с невестой-школьницей неприличными и морщились, сообщая мне о том, что кузен ждёт в прихожей.
Обычно я останавливалась на пороге, нарочно оставляя двери открытыми, и, сунув руки за кожаный поясок своего школьного платья, стоя разговаривала с Кямраном минут пять. Ещё в самом начале кузен предложил мне завязать переписку. Но я отказалась, сославшись на обычай сестёр давать подобную корреспонденцию на цензуру кому-нибудь, знающему турецкий язык, а затем уничтожать.
Как-то раз, в один из таких визитов, между нами произошёл не совсем приятный разговор. Кямран рассердился, что я стою так далеко от него, и хотел насильно закрыть дверь. Но, когда он приблизился ко мне, я приготовилась выскочить из комнаты и тихо сказала:
— Прошу вас, Кямран… Вы должны знать, что за нами подсматривают столько глаз, сколько невидимых щелей в этих стенах.
Кямран вдруг остановился.
— Как же так, Феридэ? Ведь мы обручены…
Я пожала плечами.
— В том-то и дело. Это и мешает. Или вы хотите в один прекрасный день услышать такие слова: «Ваши визиты слишком участились… Простите, но вам надо вспомнить, что это пансион…»
Кямран стал бледным как стена. С тех пор он больше не появлялся в пансионе. Я обошлась с ним жестоко, но другого выхода у меня не было. Возвращаться в класс после свидания с Кямраном, видеть, как к тебе поворачиваются все головы, — было просто невыносимо.
О чём я хотела рассказать?.. Да. Однажды дочь вышеупомянутого доктора-армянина, вернувшись в пансион после воскресенья, сказала мне:
— Говорят, Кямран-бей едет в Европу. Это верно?
Я растерялась.
— Откуда ты узнала?
— Папа сказал, что твоего кузена вызвал дядя, который служит в Мадриде…
Самолюбие не позволило мне сознаться, что я ничего не знаю.
— Да… Есть такое предположение… — соврала я. — Маленькое путешествие.
— Совсем не маленькое. Ему предстоит работать секретарем посольства.
— Он там пробудет недолго…
На этом разговор окончился.
Отец моей подруги часто бывал у нас в доме и считался семейным врачом. Поэтому полученному известию следовало верить. Но почему же мне никто ничего об этом не говорил? Я подсчитала: вот уже двадцать дней, как ничего не было из дому.
В ту ночь я долго не могла заснуть. Мне было очень стыдно, что я без конца держала Кямрана в бессмысленном отдалении, но в то же время сердилась на него в душе за то, что он не сообщил мне о таком важном событии. Ведь в конце концов мы связаны друг с другом.
На следующий день был четверг. Погода стояла ясная. После обеда предполагалась прогулка. Я не могла найти себе места. Меня пугала мысль провести ещё одну ночь наедине со своими мыслями. Я пошла к директрисе и попросила отпустить меня домой, сославшись на болезнь тётки. На моё счастье, одна из сестёр ехала в тот день в Картал. Директриса согласилась, но с условием, что до станции Эренкей мы поедем вместе.
