– Но что же я один всегда болтаю? – спохватывался, наконец, Миша и виновато смотрел на Никиту блестящими тёмными глазами. – А вы вот всегда молчите… Расскажите что-нибудь, Закатов! Вы в имении, верно, очень весело жили? Я как-то ездил в гости к кузине Александрин в Калужскую губернию, так как же там было чудесно! Как раз попали на Иванов день, и хороводы, и купания, и песни в деревне пели… Кузина меня научила петь «Завивайся, хмель», так я, кажется, даже и не слишком фальшивил…
– Вы играли вместе с крепостными? – отваживался на осторожный вопрос Никита. – Ваш папенька не запрещал?
– Разумеется, нет! – Миша пожимал плечами. – Отец, напротив, считал, что наш долг быть рядом со своим народом, и что это очень познавательно, может многому научить… Да вы ведь должны более меня знать обо всём этом, расскажите!
Никита жарко краснел, не в силах выдавить из себя ни слова. О чём он мог рассказать?.. О долгих, скучных, безнадёжно одиноких днях в имении? О крестьянских ребятишках, боявшихся играть с маленьким барином? Об отце, которому стараешься лишний раз не попасться на глаза? О Насте с братом Аркадием?.. При воспоминании о Насте давняя боль толкала в сердце, и Никита отчётливо понимал, что никогда и никому не сможет рассказать об этом. Но Миша пытливо, любопытно смотрел на него своими тёмными очами, и именно эти глаза навели Никиту на счастливую мысль.
– Я… если вам интересно, я могу рассказать про цыган…
– Ах! – Миша даже подпрыгнул от восторга. – Вы знаете, я всю жизнь мечтал с ними познакомиться! Вы читали у Пушкина поэму «Цыганы»? Нет?! Ну, по случайности, верно, не попалась в руки, – деликатно поправился он, заметив смущение друга. – У кузины в имении иногда останавливался табор, но… всякий раз без меня, так досадно! А вы их знали близко? Расскажите же!
Никита, увидев, что Мише действительно интересно, сильно приободрился и начал рассказ. Сперва он, не привыкший ни рассказывать, ни вообще подолгу говорить, мучился, краснел и запинался, но Миша так восторженно смотрел на него, так ахал и всплёскивал руками, так энергично подбадривал и так восхищался, что Никита понемногу воодушевился и рассказал о своей «цыганской» зиме.
Упомянуть имя Катьки он так и не сумел. Зато рассказал всё и о таборе, и о лошадях, и о горластых грязных цыганских мальчишках, научивших его драться и ездить верхом, и о дядьке Степане, бородатом и сумрачном, которому он помогал однажды принимать жеребёнка. Рассказал даже о своём неудавшемся побеге из дома с цыганами, не сумев, впрочем, даже тут назвать Катьку. Впрочем, Миша не заметил лёгких запинаний друга, тут же посыпал вопросами и, вероятно, вытянул бы из Никиты ещё много чего, если бы не прозвучал сигнал ложиться спать.
С того вечера мальчики часто и помногу беседовали. Болтал, впрочем, в основном Миша, который, к восхищению Никиты, мог свободно говорить абсолютно обо всём: о своей семье и родне, о прочитанных книгах, об истории Москвы, о рыбалке, до которой был большой охотник, о колдунах и святых угодниках, о печатных пряниках, о гадании на картах и последней военной кампании… Никита с искренним удовольствием слушал его, тайно ужасаясь при мысли, что ему пришлось бы столько же проговорить самому. Миша, со своей стороны, оставил попытки разговорить товарища, убедившись, что для Закатова комфортнее молчать и внимать.
Более всего Никита любил слушать в иверзневском исполнении пересказы известных литературных произведений, которые для него самого были тайной за семью печатями. Миша поначалу не хотел даже верить в то, что Никита не читал ни барона Брамбеуса, ни Одоевского, ни Жуковского, ни Пушкина.
– Как, даже «Бахчисарайский фонтан»? И «Светлану» не читали?! И Загоскина? Закатов, вы, верно, шутите? – недоумевал он. Но, увидев покрасневшее, несчастное лицо друга, сам страшно смутился и почему-то шёпотом сказал:
– Простите меня, я не хотел вас обижать… Разумеется, вы много болели и не могли, я понимаю… Хотите, в ближайшее воскресенье мама принесёт для вас книг?
Никита отказался, решив, что чрезвычайно обременит этой просьбой госпожу Иверзневу и к тому же обнаружит себя перед ней полным болваном. Миша, к счастью, не стал настаивать.
– Ничего, вы придёте в гости к нам на Рождество и сами возьмёте в библиотеке какую вам вздумается книгу. Ведь придёте, Закатов? Ведь мама вас уже пригласила! И Саша приезжает из полка, и Петька тоже пойдёт на каникулы! Все наши будут ужасно рады!
Никита осторожно молчал. Действительно, в минувшее воскресенье, услышав от дежурного кадета, что госпожа Иверзнева дожидается сына в приёмной, Миша решительно потащил упирающегося Никиту за собой. Тот трусил отчаянно, но брыкаться на глазах всего отделения было слишком нелепо, и ему пришлось, насупившись и на ходу одёргивая курточку, следовать за Мишей. Он был ещё больше смущён, когда Марья Андреевна, весело блестя чёрными, как вишни, глазами, расцеловала его наравне с сыном в обе щеки, объявила, что уже наслышана о его геройстве и искренне благодарна ему за спасение сына «от этих ужасных жеребцов со старшего курса».
– Госпожа Иверзнева, я, право, не стою… И это не я Мишу, а наоборот… – неловко начал было Закатов, но мать Миши, засмеявшись, легко взъерошила ему волосы:
– К чему такие церемонии, Никита Владимирович? Кстати, вы позволите звать вас просто Никитой? Чудно, а вы называйте меня Марья Андреевна! Ведь мы с вами почти родня, вы ведь из смоленских Закатовых, не правда ли? Ну вот, а ваша соседка по имению, госпожа Барятьева, – моя кузина, я и батюшку вашего имею честь знать! А ваша покойная матушка приходится мне троюродной сестрой по отцу! Мы даже вместе были в институте, она училась курсом моложе! Сами видите, что никаких церемоний между нами быть не может!
Никита не мог и слова вымолвить в ответ: Марья Андреевна, точно так же, как её младший сын, смеялась, говорила и шутила одновременно, и ни перебить её, ни возразить не было ни малейшей возможности. Никита и оглянуться не успел – а уже дал своё согласие на то, что госпожа Иверзнева нынче же напишет письмо его отцу и попросит позволения пригласить Никиту на все рождественские каникулы.
– Как это будет чудно! – прыгал от радости Миша. – Маменька, право, вы идеал и совершенство!
– А ты – легкомысленный папильон! – последовала шутливая отповедь. – Взгляни на Никиту – вот каким должен быть настоящий мужчина! Скуп в словах, но решителен в действиях, как мой покойный Николай Ардальоныч говорил… – Её тёмные глаза неожиданно затуманились, улыбка пропала. – Боже, Мишенька, как же мне до сих пор тяжело без него…
