Только этого не хватало! Эдвина потупилась, прижимая руку к груди. Пальцы отчаянно комкали ворот платья, то и дело натыкаясь на едва заметную искусную штопку. Старое перелицованное платье. Платье, купленное сто лет назад, когда она еще верила в то, что может найти себе жениха. Когда у нее еще были деньги и поклонники.
Забыла, о чем говорила? Да и не все ли равно? Ей следует взять себя в руки, а уж потом открывать рот. Она застыла, уставившись на тихо гудевший ксилофон, и с каждой секундой ей все сильнее казалось, что это гудение раздается у нее внутри, словно в груди задели некую сокровенную струну, заставлявшую беспомощно трепетать и содрогаться все ее тело.
Она и не заметила, как за окном стемнело. В черное стекло смотрела черная ночь. Только слабо мерцавший фонарь где-то на углу улицы напоминал о том, что за пределами ее лаборатории тоже есть люди. Эдвина никогда не засиживалась за работой так поздно. Ничего удивительного, что в голову лезет всякая чушь. Хватит с них на сегодня. Утро вечера мудренее.
— Ну, — сказала она, — пожалуй, довольно. — Эдвина поднялась со стула, но тут обнаружила, что ноги отказываются ей повиноваться. — По-моему, нам пора спать!
Господи, что она сказала? Нет, она не произнесла этого вслух, только подумала! Мистер Тремор потупился. По крайней мере так ей показалось.
— Я тоже считаю, что нам пора спать, — ответил он.
Эдвина растерянно хлопала ресницами, не в силах преодолеть судорогу в горле. Она хотела отругать его, но за что? Только за то, что он повторил ее фразу? Да, но при этом он имел в виду...
Что?..
«Нет, этого не может быть! Винни, сделай вид, будто ничего не заметила, сошлись на усталость и отправляйся к себе!»
Но она не могла двинуться с места, даже если бы речь шла об угрозе ее жизни! Охваченная странной непривычной истомой, она пылала словно в огне. Но ведь она оговорилась, не так ли?
Мистер Тремор тоже молчал и не шевелился. Благодарная ему за эту передышку, Эдвина постаралась взять себя в руки.
— Н-ну, да, мы действительно могли бы... — Она поперхнулась и закашлялась. В глазах вскипели слезы.
Она никак не могла отдышаться, и мистер Тремор решил прийти ей на выручку:
— Ничего, голуба, с кем не бывает! Подумаешь — обмолвилась. Ничего страшного. Я все отлично понял.
Их взгляды встретились. До сих пор привычная стеснительность не позволяла Эдвине толком рассмотреть его глаза. Уж слишком спокойно и открыто он на нее смотрел. Оказывается, его глаза были не просто спокойными — они были зелеными. Не светло-карими, как она считала поначалу, а ярко-зелеными, с темным ободком более густой зелени вокруг зрачков. Поразительные глаза. Новая черта в его облике, способная надолго лишить ее душевного покоя.
Похоже, крысолову удалось околдовать ее, словно девчонку из сказки.
Ну что ж, она не маленькая и не поддастся его чарам! Однако ее тело как будто взбунтовалось в этот вечер и вело себя совершенно возмутительным образом. Вероятно, из-за этой внутренней борьбы выглядела Эдвина совершенно несчастной, потому что мистер Тремор погладил ее по руке и сказал:
— Ступайте восвояси, голуба! Я даже не стану за вами подниматься! Все будет в порядке, Винни! Вы — молодец! Вам нужно только малость встряхнуться. А утром все будет прекрасно. Вы спуститесь в столовую, и я буду сидеть там чин-чином, а не отплясывать на кухне с Молли Рид!
Молли Рид? Неужели так зовут ее кухарку? Эдвина впервые об этом слышит!
На миг она совершенно растерялась. Как будто знакомый мир поплыл перед глазами, и привычные предметы стали принимать совершенно неузнаваемый облик.
Все, довольно! Пора убираться отсюда подобру-поздорову!
Но ей помешал Мильтон. Он возник в дверях и осведомился:
— Миледи, у вас все в порядке?
— Да. — Она взглянула на него с молчаливой мольбой о помощи.
— Миссис Рид отпросилась домой, — как ни в чем не бывало сообщил дворецкий. — Лошадь ее сына потеряла подкову. Я запер двери. Вам еще что-нибудь нужно?
Она молча покачала головой. Даже если бы ей чего-то хотелось, вряд ли Эдвина сумела бы вразумительно попросить об этом.
— Ах да, — припомнил Мильтон, — портниха прислала платья. Я оставил коробку на столе у вас в гостиной.
Эдвина кивнула, хотя не сразу сообразила, что за платья.
— Что за платья? — вдруг прозвучал чей-то голос, повторивший ее мысли.
— Простите? — переспросила она, натыкаясь на проницательный взгляд мистера Тремора.
— Это новые платья?
— Нет, старые, — машинально ответила Эдвина. — Я отнесла их в починку.
— Куда?
— Простите?
— Куда вы отнесли их чинить?
Можно подумать, для него это был вопрос жизни и смерти!
— Моей портнихе Милли — не помню дальше — в лавку у Ворот королевы Анны! — Тут Эдвина вспомнила, что Мик довольно коротко знаком с белошвейкой из этой лавки, и не удержалась от вопроса: — А вы что, дружите с ними?
Он и не подумал отвечать: просто сидел, не сводя с нее глаз, не думая о том, что ведет себя бесцеремонно.
Наконец он встрепенулся, улыбнувшись каким-то своим мыслям. Мик даже показался Эдвине смущенным. Вот так дела! У мистера Тремора, готового часами болтать с кем угодно и о чем угодно, не нашлось слов!
Всю следующую неделю Мик только и делал, что пытался разгадать, какого цвета у Винни Боллаш нижние юбки. Черт побери, он так пялился на ее подол, что чуть не протер в нем глазами дырку!
Сегодня они сидели рядышком в лаборатории и повторяли гласные звуки, чтобы потом Мик произносил их перед проклятущим граммофоном.
Уроки. Винни Боллаш не давала ему ни минуты покоя, приходилось учиться по десять — двенадцать часов в день. То она заставляла его корчить рожи и высовывать язык. То записывала его на граммофон. То придумывала еще какое-нибудь идиотское упражнение. Все это было так скучно, что даже Магик не выдерживал и убегал во двор.
А Мик все сидел и сидел за рабочим столом, стараясь не обращать внимания на открытое окно, из которого был виден соседний дом. Вот уже восьмое утро кряду он просыпался в своей роскошной спальне и первым делом отправлялся на прогулку, любуясь окрестными особняками в окружении клумб и аллей. Он по-прежнему чувствовал себя чужаком в этом мире преуспевания и богатства, однако это не мешало ему вовсю наслаждаться свалившейся на него удачей.
Постукивая по столу карандашом, Мик делал вид, что глубоко задумался над заданием, хотя все это ему изрядно опостылело. Проклятые глаголы не хотели вставать на свои места, окончания слов по-прежнему ускользали прямо из-под носа, и он не знал, как с этим справиться. Нараставшее раздражение подталкивало его к какой-нибудь шалости, выходке, способной снять утомление от занятий.
