— Опасная роль, — прошептала Груша.
Антоан вздрогнул как от удара, лицо его окаменело.
— Я не буду клясться и каяться за прошлое. Если у тебя есть сомнения и ты отвергнешь мое предложение, я пойму. — Он опустил руки и сделал шаг назад.
— Нет! — Груша шагнула следом, прижалась к нему, ухватившись за отвороты сюртука. — Прости! Прости меня. Я просто боюсь, я не уверена, что ты… Я простая девушка, воспитанная иначе, чем девушки твоего круга я… рыжая, у меня весь нос в конопушках! Зачем я тебе такая?
— Ах ты, хитрая лисичка, — смягчился Голицын. — Ты мне затем, чтобы, когда я просыпаюсь, видеть, как рассветные лучи путаются в твоих волосах. Ты мне затем, чтобы подарить мне детей, похожих на рыжики на лесной полянке, затем чтобы держать в своих ручках мой «пылкий нрав» и быть хозяйкой Озерков, там как раз срочно требуется такая с практической сметкой и купеческими талантами. А еще я люблю тебя, и хочу прожить рядом с тобой каждый день своей жизни, столько, сколько Вседержитель мне их отпустил. Ты это хотела услышать?
— Да. Это. От твоих слов голова у меня туманится так же, как от твоих поцелуев, — счастливо улыбнулась девушка.
— Значит, большую часть своей жизни ты проведешь одурманенной, ибо я собираюсь часто говорить тебе о своей любви, а еще чаще целовать.
Груша покраснела и спрятала лицо на его груди. Дождь полил, как из ведра. Они стояли посередь двора, промокнув до нитки, и боялись разомкнуть объятия, потому как счастье — материя капризная, из нее не шьют повседневное платье, этот прекрасный наряд надо беречь и лелеять, чтобы не остались от него одни лохмотья.
Над головами влюбленных ударилась о стену оконная створка на втором этаже.
— Аграфена Ниловна, Антон Николаевич — раздался у строгий голос бабеньки, — сколь можно под дождем стоять. Захвораете ведь. Немедля ступайте в дом сушиться.
— Идем, бабенька, — дружно отозвались Антоан и Груша, рассмеялись этой дружности и, держась за руки, побежали к крыльцу. На ступеньках Голицын приостановился и громко крикнул через двор:
— Эй, знаток Шекспира, распрягай лошадей. Мы остаемся, будем обживать Датское королевство.
Это только когда ждешь или догоняешь, время течет медленно, а когда проживаешь жизнь, о которой мечтал, время летит, словно конь пришпоренный. Сморгнул разок, пролетел годок, сморгнул еще раз, пролетело два. Для князя Голицына и Грушеньки пять лет промчались, словно две недели, хотя на первых порах им не шибко сладко пришлось.
После истории с секретными письмами из Санкт-Петербурга в Озерки князю Антоану пришло послание от Александра Николаевича Голицына, в коем он уведомлял опального родственника, что после доклада подполковника Тауберга в Зимнем дворце о делах саратовских, его величество император Александр Благословенный сменил гнев на милость и разрешил ему проживание в Москве. Монаршим разрешением Антоан не воспользовался, начал обосновываться в родовом имении, а в августе того же года вызвал новую волну сплетен и негодования светского общества, обвенчавшись с купеческой дочерью Аграфеной Ниловной Гордеевой. В свете со злорадством шептались, что-де беспутный князюшка вконец разорился и поправил свои дела старым испытанным способом — женился на миллионах, а так как ни одно порядочное дворянское семейство не захотело иметь с ним дела, то с отчаяния умыкнул он купеческую дочь. Чего еще более можно было от него ожидать?
Но более всего эпатировала столичный и саратовский бомонд своей эксцентричностью бывшая жена князя, а ныне госпожа Александра Аркадьевна Тауберг, пожаловавшая вместе с теперешним супругом на сию диковинную свадьбу. Ситуация приобрела крайне пикантный характер. С острым любопытством и нетерпением все ждали дальнейшего развития событий, кипения роковых страстей, смертоубийства, наконец, и были крайне разочарованы, когда всего этого не последовало. А через год князь Голицын с новоиспеченной княгиней уехали путешествовать по Европам, и долгое время о них не было никаких известей.
Причиной долгого вояжа стал разговор, состоявшийся теплым летним вечером в княжеской опочивальне в Озерках, после того как Груша уведомила Антоана, что в скором времени он станет отцом.
— Грушенька! Наконец-то… я боялся… надеялся… драгоценная моя, — шептал он покрывая поцелуями ее лицо, потом звонко рассмеялся. — У меня будет сын или дочь! Я… я так счастлив!
Груша улыбалась в ответ:
— И я счастлива. Но, Антоан, — она посерьезнела и чуть замешкалась, — у меня к тебе просьба.
— Конечно, любимая. Что желаешь? Я готов луну с неба достать!
— Это не совсем обычная просьба, выслушай ее внимательно и не отказывайся сразу.
— Хорошо, — посерьезнел и князь, — я сделаю все, что ты ни попросишь.
— У нас скоро будет ребенок, и полагаю, на этом мы не остановимся. — Глаза Агрофены лукаво блеснули.
— Несомненно, — весело согласился Голицын.
— Посему я думаю о будущем. Мы не можем прожить всю жизнь затворниками, избегая всяких неловких ситуаций. Так или иначе, но тебе придется выезжать в свет, и я бы не хотела, чтобы ты за меня краснел.
— О чем ты, любовь моя? Мне нет никакого дела до света, я сыт им по горло! — горячо возразил Антоан.
— Но теперь мы не одни, и надо думать о наших детях. Я не хочу, чтобы он или она оказались изгоями среди своих сверстников. Я хочу, чтобы у них было все самое лучшее: отец и мать, няньки и гувернеры, учителя, образование… все, все.
Голицын помрачнел.
— Но что мы можем сделать?
— Надо сделать так, что бы твоя родня, твой круг приняли меня. Подожди, — остановила она готовые сорваться с его губ возражения. — Это должно произойти не сразу, постепенно. Я знаю, что мало образованна, не владею тонкостями этикета и французского языка. Но ведь это просто знания. Знания и навыки. Пусть я не достигну во всем этом совершенства, но я готова попробовать, рискнуть, если ты мне, конечно, поможешь.
— Ты самая необыкновенная женщина из всех, что я знал, — не скрывая восхищения произнес Антон Николаевич.
— Ты согласен?
— Почему бы и нет!
— Только здесь мне это будет не легко. Может быть, стоит уехать куда-нибудь, положим в Италию или Францию?
— Точно! — загорелся он. — Мы наймем самых лучших учителей. Мы справимся с этим! А литературой и поэтикой я с тобой сам могу заниматься.
— Очень соблазнительное предложение. Мне нравится быть твоей ученицей. Во всем…
— Быть по сему! — засмеялся Голицын, заключая супругу в жаркие объятия.
Как уже было сказано, долгое время об этой достопримечательной паре не было никаких известий. Толки о столь длительном заграничном путешествии ходили в свете самые разные. Говорили, что Голицыны побывали в Париже и Риме, а теперь-де они живут во французской Ривьере. Судачили, будто Антоан исполняет любую прихоть своей женушки и не надышится на маленькую дочку, которая уродилась на свет такой же рыжеволосой, как ее матушка. Кто-то, зная характер князя, не очень-то верил этим разговорам, кто-то поражался столь неожиданной метаморфозе, произошедшей с Голицыным. Однако почти все склонялись к мнению, что он попал под каблучок жены и проявляет явную слабость характера. И лишь немногие могли сказать без всякого зазрения и запинки, что у князя Антона Николаевича Голицына это вовсе не от слабости характера. Это нечто совершенно другое. И называется оно славным словом «любовь»…
