Он вернулся домой, не чувствуя ни ветра за спиной, ни Матери-Земли под ногами. Он даже не заметил Эпону, пока она сама не бросилась к нему на грудь, обвив его руками и крича:
– Останови ее, останови ее! Не допусти, чтобы мать погубила мою жизнь!
Он зашатался под этим неожиданным натиском.
– Чего ты вопишь? Объясни.
– Ригантона хочет отдать меня друидам, чтобы я стала с их помощью гутуитерой, но у меня нет никакого желания быть жрицей. Лучше пусть меня сожгут в корзине, – одним духом выпалила Эпона. Она широко развела руки и вновь обхватила отца; она почти бессвязно выражала весь свой юный ужас и негодование, но постепенно Туторикс все же понял. Ригантона решила что-то выторговать за девушку прямо сейчас, не дожидаясь, пока сможет выдать ее замуж.
Он осторожно высвободился из объятий Эпоны, удивленный чувством онемения во всем своем теле.
– Ригантона иногда проявляет излишнюю жадность, – сказал он. – Но ты можешь не тревожиться. Пока я еще, хоть и ненадолго вождь, повелеваю здесь я, и я скажу твоей матери, чтобы тебя не заставляли стать жрицей. Подожди здесь, все будет хорошо. – И он ласково потрепал ее по руке.
Но к нему уже направлялась Ригантона, следовавшая по пятам за дочерью. При виде ее Туторикс принял суровое, непреклонное выражение, свойственное ему еще в те дни, когда он был воином. Он окликнул ее сердитым голосом. Ригантона заколебалась.
Глядя на них обоих, испытывая ненависть к своей беспомощности, Эпона крепко стиснула кулачки. «Я сама имею право устроить свою жизнь», – подумала она, уже не впервые.
Туторикс покачнулся. Находившаяся в шести шагах от него Ригантона увидела, как его лицо странно посинело, глаза резко расширились. Он открыл рот, как будто собираясь что-то сказать, но не мог произнести ни слова, лишь издал звук, похожий на квакание. Его левая рука конвульсивно прижалась к груди, правая описала широкий круг в воздухе; в следующий миг он, словно подрубленное дерево, уже бездыханный, рухнул на землю.
Эпона подбежала к нему первая. К тому времени, когда он, покачнувшись, упал, она уже громко звала на помощь. Она бросилась на колени перед распростертым отцом и, взяв его голову в руки, мысленно молила о том, чтобы он открыл глаза и посмотрел на нее. Но его глаза оставались закрытыми, погруженные в темно-лиловые тени. Его голова походила на череп, кожа была безжизненно бледна и точно восковая.
Ригантона склонилась над ними.
– Что случилось? С ним все в порядке?.. Встань, Туторикс, ну что ты валяешься на земле. Уж не вздумал ли ты посмеяться надо мной?
Эпона старалась не слышать того, что говорила мать. Она сосредоточила все внимание на отце, ибо и без подсказки гутуитер знала, что его дух вот-вот оставит тело. Она умоляюще взглянула на мать и выпятила губы, призывая ее к молчанию.
Ригантона наконец поняла. Она встала на колени с другой стороны тела, почти такая же бледная, как и ее упавший муж. Обе женщины услыхали, как в его горле клокочет смерть; его дух стремился вознестись ввысь; затем они увидели, как его губы приоткрылись, чтобы высвободить наконец дух.
Вокруг них уже собралась толпа; они задавали недоуменные вопросы. Но как только поняли, что происходит, то сразу же все смолкли. Когда дух покидает тело, следует хранить безмолвие. Так безмолвствовали они, когда Бридда испустила свой последний дикий вопль.
Протолкавшийся сквозь толпу Поэль преклонил колени рядом с Эпоной. Она скользнула по нему быстрым взглядом, радуясь, что при исходе духа будет присутствовать друид. Поэль приложил пальцы к шее Туторикса, нащупал артерию, она уже не пульсировала. Только окончательно удостоверившись в этом, он провел рукой по глазам Туторикса, показывая Ригантоне этим жестом, что жизнь ее мужа окончена.
Но они все еще продолжали ждать. И у самой жизни, и у конца жизни есть свой ритм.
В полном безмолвии послышался легчайший вздох. Это могло бы быть – но не было – шуршание сосновых ветвей. Толпа расступилась, чтобы не мешать вознесению духа. Эпона почувствовала, что ощущение тяжести в ее руках стало еще сильнее.
– Умер, – тихо сказала Эпона. Она почувствовала сильное жжение в глазах и горле.
Отныне все повседневные дела должны быть отложены. Скончался вождь племени, и, пока не свершатся все обряды, знаменующие его переход в иной мир, никто не должен заниматься ничем другим. Валланос и еще несколько старейшин отправились на горные перевалы, чтобы встретить всех подъезжающих торговцев и предупредить их, чтобы они разбили лагерь и ждали, пока Туторикс не упокоится вместе с предками.
Туторикс имел несчастье умереть до выборов нового вождя, которому он мог бы передать свой жезл, поэтому, пока не будет избран его преемник, жезл должен храниться у его вдовы. Но выборы могут состояться лишь после завершения всех погребальных обрядов. До этого времени жезлом вождя будет владеть Ригантона, и никто не может оспаривать ее власть.
С большим удовлетворением Ригантона прислонила жезл к своему станку, так, чтобы все приходящие могли его видеть. Затем она выгнала всех детишек и позвала к себе в дом старейшин племени, а также пятерых друидов.
Она угостила всех приглашенных красным вином и пирогами на меду с таким видом, будто устроила в их честь целое пиршество, но все понимали, что их пригласили для какой-то важной цели. Ригантона не замедлила приступить к объяснению.
– Туторикс был вождем из вождей, – напомнила она так, будто его слава может померкнуть еще до того, как его тело отлежит положенный срок в Доме Мертвых. – Возможно, он был самым великим вождем в истории нашего племени. Под его верховенством кельты завязали торговые связи, похожие на сеть рек и ручьев, чуть ли не со всеми народами Земли. Благодаря его славе кельты смогли выдать замуж своих дочерей за сыновей всех сколько-нибудь больших племен, тем самым мы породнились с ними. У нас больше друзей, чем врагов. Кто еще может притязать на подобное влияние?
Старейшины закивали в знак согласия. Ригантона начала заседание совета точно так же, как Туторикс вступал в переговоры с торговцами; прежде всего он затрагивал те пункты, по которым у них было полное единодушие, и только после того, как устанавливалось взаимопонимание, начинал упорно торговаться.
– Стоя за спиной мужа, – продолжала она, – я слышала все, что говорили чужеземцы, и знаю, как чтят усопших повсюду: среди македонцев и свирепых спартанских воинов, среди лидийцев, и фригийцев, и этрусков из Этрурии. Особенно среди этрусков. Погребение, которое они устраивают почившим вождям, своим великолепием затмевает сверкание уходящего солнца. Наши похоронные обряды выглядят просто убогими по сравнению с их обрядами; духи, которых мы провожаем в другой мир, должно быть, бывают устыжены, встречаясь с духами этрусков. И без моего напоминания вы знаете, что ни один кельт не любит себя чувствовать униженным. Тем более Туторикс.
