— Да что же это?.. Что за новость?.. — Тургенев опешил, прочитав письмо.
Никак он не ожидал подобного известия. Он искал Лидию и нашел ее. Но вовсе не в том положении, в каком ожидал. Бедная! Она покончила с собой… Но какова же сделалась ее жизнь, ежели она решилась на подобный поступок? Лидия, которая была так беспечна, так уверена в себе, вдруг пошла на такой шаг! Бедняжка, бедняжка…
— Надо ехать, и немедля!
В один день он уладил все дела, расплатился по счетам и, главное, простился со своими спутницами. С Соней…
Александр в нескольких словах и довольно сдержанно сообщил ей известие, столь неожиданно полученное им. Она помолчала, а после, протянув руку, сказала ему:
— Вам надобно ехать немедля.
— Да. Все уже готово, и я только зашел проститься с вами… — Он не знал, что еще сказать.
Сказать еще раз о своей любви? В такой момент? При таких обстоятельствах? Это было бы дурно. Настолько дурно, что Софья не простила бы его никогда. Да и он себе подобного бы не простил. Обещать новую встречу? Но как? Какими словами? Все, что бы он ни сказал теперь, было бы некрасиво и почти было бы подлостью.
— Прощайте же, — произнес он.
— Прощайте, — прошептала Соня.
Они только глядели друг на друга, не прибавляя более ничего. Быть может, перед каждым проносились видения того, что уже свершилось меж ними. Но произнесть вслух то, что, быть может, передумывалось теперь в головах тысячекратно, было невозможно. Тургенев лишь молча поклонился и вышел.
— Все закончилось, — прошептала Софья. — И более не повторится.
Она подумала, что свидеться им вряд ли доведется. А если это и не так, то… Прежнего уже не будет…
В русском посольстве во Флоренции Тургенев сразу же встретил Матвея Бутурлина. Бутурлин вызвался указать Александру местонахождение кладбища, на котором хоронили всех иностранцев и где теперь лежала Лидия. Простой камень с единственной надписью, с указанием имени и даты смерти.
— Бедная Лидия, — в который раз произнес Александр. — Бедная, бедная… Разве это то, к чему ты стремилась?
Бутурлин, который сопровождал Тургенева, хотя и намеревался до этого молчать, но все же не сдержался:
— Тут ходило много слухов о твоей жене. Разве она не сама виновата?
— Разве не оба мы виноваты? — ответил ему Тургенев. — Ежели меж супругами что неладно, спрос с обоих.
— Да полно! Где ты набрался этакой премудрости? Да и кто нынче так рассуждает?
— Тетка моя отправила меня вслед за женою, чтобы я нашел ее и огородил от неприятностей. Что я теперь ей скажу?
— Позволь, ты взрослый человек. Какой тебе может быть отчет перед твоей теткой? — Бутурлин был чрезвычайно изумлен.
— Отчет тут требуется не перед теткой, а перед самим собой. И пренеприятный!
— Не вини себя, дружище. Что теперь этим поправишь?
— Ничего. И это самое печальное, — ответил Александр. — Бедняжка Лидия, — повторил он снова. — Но что же случилось? Что в конечном итоге ее толкнуло на этот шаг? Я понимаю, видимо, ее бросил этот негодяй, но она могла вернуться! Я бы никогда не оттолкнул ее! Она не могла этого не знать…
— Я думал не говорить тебе, но… — Бутурлин замялся.
— Что еще?
— Доктор, тот, что делал осмотр тела, сообщил, что Лидия Ивановна была в положении. Наверное, это ее… Как сказать… Все-таки дитя от любовника… Как бы ты, как бы общество все это восприняло?
— Какие только истории не происходили! Кто только не грешил! И как все умело прикрывалось, как скоро забывалось! Стоило ли кончать с собой? Дурочка! Что за важность!
— Позволь, как ты странно рассуждаешь! — воскликнул Бутурлин. — Да это бы свет не простил! Твоя же тетушка, о которой ты поминал, никогда не приняла бы Лидию Ивановну в своем доме после подобной выходки! Да и ты! Чужой ребенок! А если бы родился мальчик? Наследник Тургеневых — сын итальянского авантюриста!
— Ты и прав, и не прав, Матвей… И в чем ты прав — объяснять не надобно. Но вот в чем ты не прав… Я не могу хорошенько объяснить, но жизнь… Можно тут сказать, что жизнь всего дороже, что самоубийство — грех, и это всем известно и справедливо. Но… — Александр повернулся к приятелю и решительно добавил: — Умел кататься, умей и саночки возить! Хуже нет, чем перед лицом предполагаемого позора, перед сознанием этакой ложной чести наложить на себя руки и предоставить другим страдать и разбирать дело за тебя!
— Быть может, ты и прав, но я знаю множество людей, которые не разделяют подобных убеждений. Иные предпочтут пустить пулю в лоб, но не допустить себя до бесчестия и общественного презрения. Остракизм — вещь тяжелая. Не каждому под силу перенести его с достоинством. Особенно — женщине. Да и мужчине… Сколько дуэлей, сколько самоубийств произошло из-за…
— Из-за карточных долгов, — продолжил Тургенев, — растрат и прочего… Не лучше бы было не растрачивать?
— Ну-у… Да как же не согрешить? Как удержаться? Ты богат, тебе не понять. А иной, в порыве страсти, перед женщиной или в игре забудется, отдаст все последнее, да и казенное прихватит… Долг чести, знаешь ли…
— Хороша же честь! — заметил Александр.
— Да уж, как у всех, — ответил Матвей. — Как у всех, как в обществе принято…
— Да уж, общества не переспорить. Но Лидия…
Да что тут еще добавишь? Она мертва, дела не поправить. Ежели бы ему удалось встретить ее, поговорить… Он бы сказал, что готов принять ее, закрыть на все глаза, взять на себя ее прегрешения… А Софья? Ее образ, ее имя неожиданно ворвались в его мысли. Он совсем забыл о ней, о Софье! Что бы было с нею в таком случае? И что бы было с ним? Несколько дней назад он не мыслил себе уже жизни без Софьи, а теперь готов расстаться с ней. Пожертвовать ее счастьем, да и своим, ради чужой, преступной женщины, по какому-то недоразумению считавшейся его женой! Выходит, он не прав? Он лгал Соне? Нет, он любил ее! Стало быть, Лидия оказала ему услугу, таким жестоким образом расправившись с собой? У него даже закружилась голова.
— Пойдем отсюда! — резко сказал он Бутурлину.
Они вышли с кладбища и направились к дому Матвея, в котором временно остановился Александр.
— Я как можно скорее хочу вернуться в Россию. Как можно скорее! — произнес Тургенев.
— Отчего такая спешка?
— Не желаю ни секунды долее оставаться в Италии. Тем более в этом городе.
Бутурлин помолчал.
— Думаю, что с этим не будет проволочек. Но до возвращения домой предстоит долгий путь. Не стоит ли задержаться и прийти в себя? Ты расстроен… Вдруг сделаешься дорогой нездоров? А тут, все же среди своих…
— Веришь ли, — с жаром произнес Тургенев. — Ни секунды не задержался бы здесь, если бы мог! Еще три дня назад эта страна казалась мне совершенством и милее прочих, теперь же я ненавижу Италию!
