– Ну что ж, а я пока что, пожалуй, успокою свои нервы, приняв ванну и надев свежее платье, – сказала я с притворным равнодушием. Но я постоянно чувствовала взгляд Джона и знала: он заметил, как потемнели мои глаза после пророчеств Селии. – А потом нам, наверное, уже пора будет ехать. Как по-твоему, Селия, когда нам лучше туда прибыть? Зерно свезут в амбары, я думаю, уже в течение часа.
– Как только ты сама будешь готова, – несколько рассеянно ответила мне Селия, и в тот же момент над вершинами холмов глухо прокатился гром, а потом вспышка молнии, такая яркая, что стало больно глазам, осветила комнату странным синим сиянием и погасла, оставив нас моргать глазами в кажущейся кромешной темноте. Селия даже подпрыгнула от неожиданности и засмеялась, но в ее смехе явственно слышались истерические нотки.
– Тогда я потороплюсь, – сказала я. Но двигаться быстро у меня просто не было сил. Да и воздух казался каким-то чересчур плотным, наполненным бесчисленными отзвуками и каким-то тайным смыслом. А еще в этом воздухе чувствовалась вонь того недавнего ужаса, к которому я даже мысленно не могла заставить себя повернуться лицом. Я медленно проплыла в этом густом воздухе к дверям и даже попыталась улыбнуться всем на прощанье, но у меня вышла не улыбка, а какой-то неловкий оскал. Да и взгляд остался мертвым, холодным. Джон встал и, открывая передо мной дверь, случайно коснулся моей руки.
– Ты же холодная как лед! – удивленно воскликнул он с явной профессиональной заинтересованностью, хотя в голосе его, как и всегда в последнее время, слышалась легкая неприязнь. – Нет ли у тебя температуры, Беатрис? Или, может, ты тоже грозы боишься? И тоже чувствуешь напряжение и ненависть, что буквально разлита в воздухе вокруг нас?
– Нет, я просто устала, – с трудом промолвила я. – У меня такое ощущение, словно я всю жизнь только и делала, что занималась уборкой пшеницы. Я ведь много дней подряд от зари до зари проводила в поле, тогда как ты и Селия посиживали себе в гостиной, плели против меня интриги и пили чай, оплаченный моими трудами. Ну, а мне приходилось тем временем торчать на солнцепеке, пытаясь спасти Широкий Дол. Впрочем, я не жду ни благодарности, ни того, что кто-то поймет, как это нелегко.
– Погоди, – наконец оторвался от блюда с печеньем Гарри, – ты же знаешь, Беатрис, почему я не могу тебе помогать. Они меня ни в грош не ставят, их поведение просто оскорбительно, а я не могу терпеть оскорбления!
Мои губы изогнулись в презрительной улыбке.
– Да и зачем тебе терпеть оскорбления, Гарри, – сказала я. – Я все сделаю и все вытерплю – вместо всех вас! – И перед моим мысленным взором вновь возникли те оскорбительно непристойные соломенные куколки, у одной из которых так вызывающе торчал мужской член, сделанный из толстого пшеничного колоса. А мастерски переданное страстное объятие создавало ощущение, словно эти соломенные любовники катаются по постели в приступе извращенной страсти и вот-вот свалятся с нее в момент наивысшего экстаза. – А теперь я просто устала, – сказала я, словно ставя точку. – Пожалуйста, извините меня. Сейчас пойду и попросту смою с себя и усталость, и дурное настроение.
Но зря я надеялась, что кто-то станет, как обычно, носить мне горячую воду из кухни. Все слуги, разумеется, знали, что на мельнице уже начинается празднество, а потому на кухне не осталось никого; причем все они ушли, не сказав мне ни слова, не спросив разрешения. Повариха, оказывается, вообще взяла выходной и вместе со Страйдом уехала в Чичестер, взяв мою двуколку. В итоге обслуживать меня пришлось одной Люси, и она горько жаловалась, что каждое ведро горячей воды ей приходится тащить по двум пролетам лестницы и трем коридорам.
– Довольно, Люси, – наконец сказала я ей, вновь чувствуя себя отдохнувшей и приободрившейся. – А теперь повторите, пожалуйста, кто из слуг остался в доме?
– Только камердинеры, горничная леди Лейси и я, – ответила Люси. – Все остальные ушли на мельницу. И обеда нет. Вам приготовлен только легкий холодный ужин.
Я кивнула. В прежние времена домашние слуги всегда участвовали в любом празднике или развлечении, которые устраивались в деревне. Именно они, кстати, обычно выпрашивали разрешение занять наш выгон для всяких спортивных игр. Но теперь эти легкие и простые договоренности, лишенные каких бы то ни было расчетов, остались в прошлом.
– Хорошо, значит, я всех лишу жалованья за этот день, – сказала я, когда Люси, набросив мне на плечи полотенце, вынула у меня из волос шпильки и принялась расчесывать длинные волнистые пряди. Глядя на нее в зеркало, я заметила, что она кивнула, но глаза ее смотрели холодно.
– Я так и знала, что вы это сделаете, – сказала она. – И они это знали. Вот и пошли отпрашиваться у леди Лейси, а она им сказала, что они могут быть свободны.
Я посмотрела ей прямо в глаза и не отводила своего сурового взгляда, пока она не потупилась.
– Предупредите их, Люси, что меня лучше не злить, – сказала я ровным тоном. – Я устала от непослушания – и на поле, и в доме. И если они будут продолжать в том же духе, то пусть пеняют на себя. На свете хватает слуг, которые ищут место, а я больше не питаю особой привязанности к тем, кто родился и вырос в Широком Доле.
Теперь Люси смотрела только на мои отливающие медью, шелковистые волосы, расчесывая их медленными, ровными движениями. Затем, ловко перехватив волосы одной рукой, она скрутила их и уложила пышным мягким узлом на макушке.
– Красавица! – каким-то ворчливым тоном признала она. Я посмотрела на себя в зеркало. Да, я действительно была прелестна. Дни, проведенные в поле, позолотили мою кожу, придав ей чудесный медовый оттенок; после ванны из моего лица ушли усталость и напряжение, и я снова стала очаровательной двадцатилетней девушкой с нежным румянцем на щеках и россыпью очаровательных крошечных веснушек на скулах и вокруг носа. Загар прекрасно оттенял мои зеленые глаза, и они сверкали ярче обычного. Волосы, слегка выгоревшие на солнце, отливали бронзой, локоны, обрамлявшие лицо, стали и вовсе золотисто-рыжими.
– Да, – с холодным достоинством согласилась я, ибо нельзя было не признать физическую безупречность того, что отражалось в зеркале, и сказала: – Я надену зеленое шелковое платье. – Я встала из-за туалетного столика, нарочно уронив влажное полотенце на пол, чтобы Люси пришлось нагнуться и поднять его. – Меня уже тошнит от серого и черного. И потом, на мельнице ведь никого из приличных господ не будет.
Люси принесла из гардеробной мое зеленое платье-сак. Корсаж, суживающийся книзу, спереди туго перетягивался поясом, а широкие полы и задняя часть юбки свободно летели сзади.
