— Нам рассказал эту историю мэтр Гийом, хозяин соседнего кабачка, — объяснил колбасник. — Однажды вечером он здорово выпил и проболтался о тайне, которая тяжелым грузом лежала у него на душе. Мы поклялись никому его не выдавать, ведь тому, кто знает такие истории, могут однажды и горло перерезать. Он говорил, что накануне казни к нему пришли люди в масках и предложили кошелек, набитый экю. Что же они попросили взамен? А чтобы Гийом все следующее утро никого, кроме них, не пускал в свой кабачок. Каждому ясно, как идут дела в кабачке на Гревской площади в день казни — лучше не придумаешь! Но в кошельке была куча денег — раза в три больше, чем он мог бы заработать.
Гийом сказал: «По рукам, черт возьми! Чувствуйте себя как дома!» На другой день они и пришли, снова в масках. Гийом закрыл ставни, а сам вместе с семьей и служанками ушел к себе в комнату. Время от времени они из чистого любопытства через дырку в стене подглядывали, что делают парни в масках. А те ничего не делали. Просто уселись вокруг столов и будто бы чего-то ждали. Некоторые из них сняли маски, но сосед никого не узнал. Надо сказать, он подозревал, зачем им понадобился его кабачок. Под домом идут огромные подвалы, которые остались еще с римских времен. Там есть один наполовину обрушившийся туннель, что выходит прямо к берегу Сены. Между нами, Гийом частенько пользуется им, чтобы доставить к себе в лавку бочку-другую вина, не заплатив пошлину господам из Ратуши. Поэтому он совсем не удивился, когда увидел, что кто-то из парней встал и откинул крышку его погреба. Это произошло как раз в то мгновение, когда толпа завопила, потому что с улицы Ножовщиков показалась телега с осужденным. Все прильнули к окнам, кроме моего Гийома, который все таращился в дырку. Страсть как ему было любопытно, что происходит в его кабачке. Он увидел, как из погреба вылезли еще какие-то мужчины и втащили в зал что-то длинное, завернутое в мешок. Кабатчик не смог разглядеть, что там у них завернуто, но он подумал: «Что за чертовщина, здорово смахивает на покойника». На площади орали все громче и громче. Телега докатилась до вывески «Голубой виноградник», когда людской водоворот остановил ее. Мэтр Обен орал во всю глотку, его помощники разгоняли толпу ударами хлыста. Но телега — ни с места. Дожидаясь, пока расчистится проезд, мэтр Обен решил зайти в «Голубой виноградник», чтобы угостить своего клиента водочкой. Он часто так делает. Палач и сам пропускает стаканчик, и его помощники тоже. Что и говорить, у него нелегкое ремесло, требуется что-то подкрепляющее, разве не так? Когда дверь открылась, Гийом смог как следует рассмотреть осужденного, которого внесли на руках. На нем была белая рубашка, вся в крови, а длинные черные волосы свисали почти до земли… Простите, госпожа, вам больно меня слушать. Элиза, принеси-ка флакончик с травами.
— Не стоит, прошу вас, продолжайте, — едва слышно попросила Анжелика.
— По правде говоря, мне нечего больше рассказать. Гийом клялся, что ничего толком не разглядел. В лавке было темно. Он слышал только, как ругался мэтр Обен, потому что никто не поднес ему водки. Еще слышал, как на улице стражники отгоняли толпу от двери. Осужденного положили на стол.
— А что делали люди в масках?
— Стояли или сидели, кто его знает? Было темно. Гийом так и сказал: «Я ничего не видел». Но он все-таки думает, что в том самом свертке, который затем вынесли и положили в телегу, был кто-то другой и что… в тот день на Гревской площади сожгли вместо колдуна тело покойника, которого вытащили из погреба!
Анжелика провела рукой по лбу. Услышанная история казалась ей невероятной, она недоумевала, зачем ей все это рассказали. Только через несколько минут, очнувшись от потрясения, она поняла: ЕСТЬ НАДЕЖДА, ЧТО ЖОФФРЕЙ НЕ ПОГИБ на костре!
Неужели такое возможно? Она же видела, как он горел: огромная черная фигура, привязанная к столбу. Она осталась совсем одна, всеми гонимая… За пять лет ни единого проблеска во тьме, ни слова послания, ни одного дружеского знака… Жоффрей жив?! Какой-то колбасник вдруг намекает на чудо, колбасник, который сам ничего не видел и, по его собственному признанию, пересказывает речи какого-то пьянчуги… Безумие!
Жоффрей жив!.. Она бы могла снова увидеть его, обнять. Снова увидеть его удивительное лицо, завораживающее, неповторимое, одновременно пугающее и прекрасное! Где же он? Почему до сих пор не вернулся? Нет, если он до сих пор не вернулся, значит, он умер! Умер! Надежды нет…
— Успокойтесь, — сказала хозяйка колбасной лавки. — Вы вся дрожите. Это всего лишь догадка. Вот, выпейте немного вина.
Крепкое вино пошло Анжелике на пользу. Она все еще чувствовала себя разбитой, как после короткой жестокой болезни, но, сделав два-три глубоких вдоха, нашла в себе силы, печально покачав головой, ответить хозяйке:
— Все, что вы мне сейчас поведали, настолько невероятно, что в это с трудом можно поверить. Что сказать? Допустим, осужденного подменили, но тогда мэтр Обен обязательно обнаружил бы подмену, ведь он надевал на него капюшон, прежде чем поднять на костер! Тогда выходит, что мэтру Обену заплатили за соучастие… и что…
Анжелика вздрогнула.
— Если бы вы хоть раз в жизни разговаривали с палачом так, как довелось мне, вы бы поняли, что подкуп невозможен.
Супруги только развели руками.
— Честное слово, мы больше ничего не знаем, бедная госпожа! Мы надеялись, что наш рассказ сможет вас утешить. Мы часто говорили друг другу: «И почему несчастная малышка больше не пришла к нам? Наверное, эта история подарила бы ей капельку надежды!»
— Пять лет! — прошептала Анжелика. — И никаких известий! Если нашлись преданные друзья, — хотя кто бы это мог быть? — которые смогли вырвать моего мужа из рук палача, друзья, достаточно богатые, чтобы заплатить мэтру Обену целое состояние, то почему никто не подал мне даже весточки? Нет, это какое-то безумие!
Госпожа Моренс поднялась. Ее ноги дрожали. Она не сдержалась и, с беспокойством посмотрев на своих собеседников, спросила:
— Почему вы мне все это рассказывали? Может, хотите выдать меня?
— Конечно, нет! За кого вы нас принимаете, милочка?
— Тогда почему? Хотите еще денег?
— Да вы совсем потеряли голову! — возмутился простой лавочник, в голосе которого вдруг явственно послышались нотки оскорбленного достоинства. — Мне нравится помогать ближним, и все тут. А чем больше я думал обо всей этой истории, тем больше убеждался — здесь что-то нечисто, и вам стоит об этом знать.
Толстяк набожно поднял глаза к маленькой статуе Девы Марии.
— Я часто прошу у Пресвятой Девы, чтобы она помогла мне совершить настоящее доброе дело, по-настоящему нужное людям. Не как то милосердие, которым мы обычно кичимся, унижая тех, кому его оказываем.
