Он привез нам мешок картошки. Джонни кладет его на кухонный стол и откидывает с глаз волосы. В нем ключом бьет энергия.
— Подарок от мамы.
— Твоя мама просто ангел, — отвечаю я.
Предлагаю ему кофе, хотя в банке его осталось совсем чуть-чуть.
— Просто воды.
Приношу ему стакан с водой. Он с благодарностью его выпивает.
— Как дела на ферме?
— Разводим кроликов… это из последних событий. Вам стоит тоже попробовать, тетя Вив. Хотя маме не очень-то хочется их убивать.
— Только не вздумай рассказывать Милли, — говорю я. — Она не любит есть то, у чего когда-то был мех. Она будет возмущена.
Он усмехается, морща нос. Мне нравится, как он выглядит, когда улыбается.
— Мама сказала, что у Бланш теперь есть работа.
— Да, у миссис Себир.
— Ох уж эта Бланш, она словно кошка, — говорит он. — Всегда приземляется на лапки.
В его голосе слышится нотка восхищения.
— Надеюсь на это.
Нас освещают лучи сентябрьского солнца. Меня переполняет радость: оттого, что моя кухня залита теплом и светом, и оттого, что здесь, за столом, сидит Джонни, такой жизнерадостный, со своей широкой белозубой улыбкой и падающими на глаза волосами.
— «Джерри»[1] не доставляют вам никаких хлопот, тетя Вив? — спрашивает он.
Я почти уже готова рассказать ему о немцах по соседству, но что-то меня останавливает.
— Нет, у нас здесь все хорошо, — расплывчато отвечаю я. — Такое тихое уютное место, что даже не замечаешь, что происходит вокруг.
Его пальцы отбивают по столу джазовый ритм, словно он стучит по клавишам. Джонни и минуты не может стоять спокойно.
— Скажу вам только одно, тетя Вив: мы это так просто не оставим. Ни я, ни мои друзья. Мы не позволим им просто так разгуливать среди нас. Вот в этом вы можете быть уверены, — говорит он.
Мне приходят на ум слова Гвен о том, что у молодых людей не осталось возможности проявить себя мужчинами. По коже пробегает холодок.
— Но что вы можете сделать? — спрашиваю я его. — Их здесь так много. Что, во имя всего святого, вы можете сделать?
— Всегда есть что-то, что можно сделать, — объясняет он мне. — Может, что-то совсем несущественное. Ты должен сделать все, что только можешь. Так мы с Пирсом считаем.
Я помню, что Гвен говорила про Пирса. Он забавный парнишка, слишком ожесточенный. И выглядит старше своих лет.
— Я не очень хорошо знаю Пирса, — говорю я.
Джонни заговорщицки понижает голос.
— Пирс умный… У него полно идей. Он задумал рисовать символ «V», как это делают на Джерси. «V» — значит виктория, победа. Мы выбираемся после наступления комендантского часа и рисуем повсюду «V».
— Но что в этом хорошего?
— Все дело в моральном духе, тетя Вив.
— Просто будь осторожен, — говорю ему я. — Ты ведь знаешь, как твоя мама волнуется за тебя.
Он пожимает плечами, у него хмурый взгляд. Чувствую, что он разочарован во мне, поскольку я не разделяю его воодушевления. Я всего лишь еще один взрослый, не одобряющий его поступков. А не друг.
— И еще, Джонни. Надеюсь, ты хорошо спрятал дробовик Брайана.
От упоминания Брайана по лицу Джонни пробегает тень.
— Я с ним точно не расстанусь, но и найти его не позволю, — говорит он. Немного упрямо, но не отвечая на вопрос прямо.
Я сказала что-то, чего не должна была говорить.
— Джонни, я хотела сказать… просто будь осторожен.
Он слегка отмахивается, словно стряхивая что-то.
— Мы собираемся внести свою лепту. Доставить им немного неприятностей. А вы ведите себя так, как должны, тетя Вив, — говорит он мне.
— Но ты можешь попасть в тюрьму. Или еще чего хуже.
Он не обращает на мои слова никакого внимания. Вижу, что он не воспринимает их всерьез. Джонни наклоняется ко мне через стол, его ясные, полные жизни глаза впиваются в мое лицо.
— Я вот что вам скажу, тетя Вив. Я очень разочарован в некоторых наших островитянах.
Я понимаю, что отвожу взгляд, не могу смотреть ему в глаза.
— Они какие-то немного безвольные, — продолжает он, — некоторые из местных. Я бы сказал, что они даже с некоторой теплотой встречают этих «джерри». Расстилаются перед ними ковриком с надписью «Добро пожаловать».
Ощущаю, как на меня накатывает горячая волна вины. В кармане моего фартука, прижимаясь к ноге, лежит зажигалка капитана Леманна, которую я почему-то так и не отнесла в Ле Винерс.
— Тем не менее, есть еще несколько из наших, кто мыслит правильно, — говорит Джонни. — Мы должны доставить этим «джерри» немного неприятностей. Пока не победим.
Слова повисают в воздухе между нами: блестящие, переливающиеся всеми цветами радуги, но пустые и недолговечные, как мыльные пузыри на ветру. «Пока не победим». Я думаю обо всех кинохрониках, которые мы смотрели о гитлеровской армии, неукротимым потоком захлестнувшей Париж.
Я представляю, как они входят в Лондон, маршируют вверх по Мэлл к Букингемскому дворцу и дальше, мимо Гайд-парка к Мраморной арке. Я так отчетливо вижу это.
Они пришли сюда, на наши острова, сделали всего лишь первый шаг и без усилий вошли. Вот оно, будущее Британии — оккупация. И всем нам придется научиться жить с этим.
— Джонни. — Я слышу, как прерывается мой голос. — Ты действительно думаешь, что мы сможем победить? В глубине души. Несмотря на все, что происходит?
Он всматривается в меня своими теплыми темными глазами, такими доверчивыми, как у ребенка.
— Конечно сможем, тетя Вив. Можете быть уверены. Британцы никогда не проигрывали. А пока мы не победили… ну, мы с Пирсом собираемся делать все, что в наших силах.
Я смотрю, как он сидит за столом, весь облитый тягучим солнечным светом. Он до сих пор всего лишь мальчишка, порывистый и бесшабашный. Я вспоминаю, как он играл с Бланш в лесу, когда ему было шесть или семь лет, как, рисуясь, залезал на самые высокие деревья, отчаянно стараясь произвести на нее впечатление. И эти его разговоры о борьбе я воспринимаю по большей части именно так: как мальчишескую браваду, особенно с тех пор, как умер его брат. Он стремится жить за Брайана, быть таким же смелым, каким был его брат. Это его способ вынести груз того, что он остался жив.
Но порою я задумываюсь о том, что в Джонни есть что-то, чего нет во мне. Иногда, когда он со мной, я почти верю, что мы можем победить.
— Ну, я лучше пойду, тетя Вив.
— Рада была повидаться, Джонни.
Я провожаю его во двор, наполненный ветром и солнцем, по земле кружат несколько желтых листьев с груши. Лето переходит в осень. Скоро все вокруг рассыпется в последнем отважном урагане цвета.
