— Нет, — спокойно ответил Вольдемар, — твоя лошадь иногда очень непослушна и капризна; ты разрешаешь ей различные выходки, которых я не допускаю. Мне пришлось бы проучить ее, а это — твой любимец; я знаю, как ты к нему привязан.
— Но ведь это была бы только проба, господин Нордек, — вмешалась Ванда (она уже после первой встречи отбросила «кузена Вольдемара»). — Мне кажется, что вы ездите верхом почти так же хорошо, как и Лев.
Ни один мускул не дрогнул на лице Вольдемара при этом выпаде со стороны молодой графини; он оставался совершенно спокойным.
— Вы очень добры, графиня Моринская, — ответил он.
— О, я вовсе не хотела обидеть вас, — заявила Ванда тоном, который был еще оскорбительнее, чем перед тем ее «почти». — Я была уверена, что немцы ездят довольно хорошо, но все-таки они не могут сравниться с нашими наездниками.
Нордек, ничего не ответив на это, обратился к брату:
— Не уступишь ли ты мне сегодня своего Вальяна?
— Согласен, — с горящими глазами ответил Лев.
— Не делайте этого, Вольдемар! — вмешался Моринский, которому вся эта история была, по-видимому, неприятна. — Вы были совершенно правы: лошадь непослушна и с большим норовом; самому лучшему всаднику, не привыкшему к ней, ни за что не справиться с ней; она обязательно вас сбросит.
— Ну, попробовать все-таки можно, — бросила Ванда, — конечно, если господин Нордек не боится подвергнуться опасности.
— Не беспокойтесь, — ответил Вольдемар графу, бросившему недовольный взгляд на дочь, — я сяду на лошадь; видите, графиня Моринская непременно желает… видеть меня сброшенным. Пойдем, Лев!
— Помилуй, Ванда, — шепнул Моринский дочери, — между тобой и Вольдемаром возгорается настоящая вражда; ты все время дразнишь его.
Молодая графиня раздраженно ударяла хлыстом по складкам своей бархатной амазонки.
— Ошибаешься, папа, этот Нордек никому, а тем более мне, не позволит дразнить себя.
— Так зачем же ты все время нападаешь?
Ванда ничего не ответила; отец был прав, она не упускала ни единого случая, чтобы не подразнить брата.
Другие гости также насторожились; они знали Нордека как хорошего наездника, но считали вполне установленным, что он не сможет тягаться с молодым князем.
Оба брата уже стояли около Вальяна; стройная, горячая лошадь нетерпеливо взрывала копытами землю и своим беспокойством доставляла много хлопот конюху. Лев взял поводья и сам держал коня, пока его брат садился на него. Его глаза светились глубоким удовлетворением, он знал своего Вальяна; отпустив его, он отошел в сторону.
Действительно, лошадь, почувствовав, что повод в чужих руках, сейчас же начала проявлять свой норов. Она становилась на дыбы, била ногами и всеми силами старалась сбросить всадника; однако тот сидел как пригвожденный, оказывая порывистой страстности коня спокойное, но энергичное сопротивление, и тот, наконец, покорился своей судьбе. Но этим покорность Вальяна и ограничилась; несмотря на все старания Вольдемара, он не двигался с места и только все больше и больше горячился. Терпение всадника истощилось, он поднял хлыст и с силой ударил упрямое животное. Эта непривычная строгость привела избалованного коня в бешенство. Он сделал такой прыжок, что все стоявшие рядом отскочили в сторону, и затем стрелой помчался через лужайку по большой аллее, ведущей к замку. Эта скачка представляла собой ожесточенную борьбу между конем и всадником. Вальян делал все возможное, чтобы выбить его из седла, и если Вольдемар оставался в нем, то лишь с опасностью для своей жизни.
— Лев, положи конец всему этому! — с беспокойством сказал Моринский своему племяннику, — Вальян успокоится, если ты подойдешь к нему. Уговори брата сойти, иначе может произойти несчастье.
Лев, скрестив руки на груди, смотрел на эту борьбу, не обнаруживая никакого намерения вмешиваться в нее, и холодно ответил, что если он умышленно бесит лошадь, то пусть и терпит последствия этого; он же знает, что она не выносит строгости.
В эту минуту Вольдемар возвратился; он остался в седле, и ему даже удалось вынудить лошадь держаться известного направления, но о покорности не могло быть и речи, так как Вальян быстрыми неожиданными поворотами все еще старался сбросить всадника. В ответ на это последний так безжалостно работал хлыстом и шпорами, что Лев вышел из себя. Он оставался совершенно спокойным, когда опасность угрожала брату, но не мог видеть плохого обращения со своим любимцем.
— Вольдемар, перестань! — гневно воскликнул он, — ты испортишь мне лошадь. Мы все видели, что Вальян не сбросил тебя. Оставь, наконец, его в покое.
— Сначала я научу его послушанию!
В голосе Вольдемара слышалась дикая ярость, и слова Льва возымели лишь то действие, что он при втором круге стал обращаться с лошадью еще безжалостнее, чем раньше. При третьем круге она, наконец, покорилась воле всадника и послушно остановилась около замка.
Нордек соскочил на землю: его окружили мужчины; в комплиментах и похвалах его искусству недостатка не было; один Лев не произносил ни слова; он молча гладил дрожащую, потную лошадь, на блестящей шерсти которой выступили капли крови — это были следы шпор Вольдемара.
— Вы проявили громадную волю. Вальян, наверное, не скоро забудет эту скачку, — с усилием произнес Моринский.
Вольдемар уже овладел своим волнением, и о нем свидетельствовала только вздувшаяся жилка на виске, когда он возразил:
— Да ведь я должен был оправдать слова графини Моринской, что езжу верхом почти так же хорошо, как и Лев.
Ванда стояла возле молодого князя; ее лицо имело такое выражение, как будто она сама потерпела поражение, за которое должна была жестоко отомстить; ее темные глаза угрожающе сверкнули.
— Я очень сожалею, что из-за моих неосторожных слов бедный Вальян подвергся такому ужасному обращению, — задыхаясь, ответила она. — Благородное животное вовсе не привыкло к этому.
— А я не привык к такому сопротивлению, — резко ответил Вольдемар. — Не моя вина, что лошадь слушается только хлыста и шпор, а она должна была послушаться.
Лев положил конец этому разговору, очень громко и демонстративно приказав конюху отвести лошадь, которая «еле держится на ногах», в конюшню, окружить ее там заботливым уходом, а ему скорее оседлать и привести другую. Граф Моринский подошел к племяннику и отвел его в сторону.
— Успокойся, Лев! — тихо, но внушительно произнес он, — не показывайся гостям с таким лицом! Ты, кажется, ищешь ссоры с братом?
— А почему бы и нет? — произнес молодой князь. — Разве он не выставил меня на посмешище всему обществу своим бестактным рассказом о Нормане? Разве он не загнал до полусмерти моего Вальяна? И все это только ради пустого хвастовства?
