поговорить с Лили. К самому разговору я не прислушивалась, но окончилось все, как обычно, скандалом и истерикой, которую слышно было даже в моей комнате. Папа-барон был прав, Лили, казалось, жила надеждами, внушенными ей тетушкой, и категорически отказывалась слушать кого бы-то еще. Насколько я поняла, приближался день того самого королевского бала. И Лили непременно хотела быть на балу, хотела принца. Другие женихи ее не устраивали, даже если граф Удо лично обещал перезнакомить ее потом со всеми холостыми графскими сыновьями в королевстве.
Так что, сегодняшний день начинался как обычно. Так, как обычно начинались дни в нашей семье в последние две-три недели. Лили дулась в своей комнате и отказывалась выходить к завтраку. Ее горничная тайком носила ей чай и плюшки, думая, что никто ничего не замечает. Но, главное, голодной Лили не оставалась. Мама переживала. Ее переживания были особенно заметны в ее попытках делать вид, что у нас все в порядке. Папа-барон работал. Он всегда много работал, когда что-то не ладилось. Впрочем, работал он всегда. За все годы, проведенные в замке Роде, я многажды видела, как он откладывал работу ради семейных дел или ради роли радушного хозяина. Но ни разу я не видела, чтобы ему нечего было отложить. Маленькая сестричка играла в детской комнате, там же сопел малыш-братик, к счастью, они еще ничего не понимали и эта суета их совсем не касалась. А я…
А я пыталась не попадаться никому на глаза. Ругаться с Лили мне совсем не хотелось (честно, я не видела в этом ни малейшего смысла). И я не совсем понимала, почему папа-барон так упрямо пытается ее защитить от разочарования этим балом. По-мне, так пусть бы набила пару шишек, умнее бы стала.
И вообще, за эти дни я в корне поменяла мое отношение к ней. Если раньше я тайно восхищалась той, что так и не стала моей старшей сестрой, страдала, понимая, что никогда не стану похожей на светскую и аристократическую Лили, то сейчас я смотрела на нее, словно взрослый человек на ребенка. Да она же просто не выживет в этом мире без поддержки папы-барона или мужа.
Она только и знает, какие ткани хороши на обивку мебели, а какие — стен, да чем поклон герцогу отличается от поклона графу. Вроде, вещи и нужные, а, все-таки, жила же я как-то почти шестнадцать лет, и ни одного герцога в глаза не видела. И увижу ли, сложно сказать. А вот такие простые вещи, как оценить качество собранного урожая, как сохранить собранное, как выгоднее вложить выручку с продажи излишков — это ей не интересно. А ведь даже здесь, в поместье, учителя настаивают, что управлять хозяйством должна уметь каждая благородная дама. Лили бы переселить в нашу околицу на месяц, желательно, осенью, как раз в такую пору, как сейчас. Чтобы посмотрела, как живет бóльшая часть благородного сословия. Ведь титулованная аристократия — это капля в море, по сравнению с рыцарями, которые и представляют основную мощь королевства. По крайней мере, так говорил наш храмовник на всех свадьбах, когда упоминал род жениха и невесты.
Взрослая девочка, которая так и застыла в своей вечной обиде на отца. Я не спорю, что мне никогда не понять ее в полной мере. Я-то всегда знала, что моя мама жива и когда-нибудь обязательно вернется. Даже в самые плохие времена я понимала это. И, все же, ей тоже никогда не понять большинство благородных девиц, которые живут в совсем другом мире. Мире, где золота не носит даже самая старшая и уважаемая фру рода. И даже серебряные украшения одеваются не каждый день, а по воскресеньям и праздникам. Мире, где приданое старшей дочери оценивается в меньшую сумму, чем та, которую мне, малолетке, выдают в год на чепчики и булавки. Мире, где мечтают не о принцах, а о рыцарях. Причем, о прекрасных рыцарях-трубадурах девочки мечтают лет примерно до десяти, а потом — о надежных. А потом, как Хельге, выходят замуж за увальня-соседа и искренне радуются тому, что он хотя бы в свой дом ее приводит, а не живут из милости у старшего брата. Избаловали ее совсем, вот что я скажу.
Кроме того, я старалась не попадаться на глаза маме. В своем стремлении все сделать как можно лучше, она до упаду гоняла прислугу, придиралась к каждой мелочи. И, попадаясь ей на глаза, я неизменно выслушивала лекции о том, что я опять все делаю не так: слишком быстро хожу, слишком громко смеюсь, слишком много ем… по моему, в такие моменты она готова обвинить меня в том, что я слишком часто дышу. Поэтому, сразу после завтрака я под предлогом окончания вышивки убегала в свою комнату. И если и высовывалась оттуда в парк до обеда, то только через «черную» лестницу.
А папе-барону и так было нелегко, поэтому я старалась провоцировать как можно меньше склок и просто не мешать ему работать.
Так и сегодня. выслушав через стену очередную истерику, я тихонько собралась и, предупредив Кати, где меня искать в случае чего, тихонько выбралась на черную лестницу. Проходя мимо кухни, я заглянула туда, чтобы выпросить у кухарки пару пирожков. Наша кухарка — это был третий человек в замке (после папы-барона, конечно, и его секретаря — господина Рихарда), которому я кажется, никогда не мешала. В это время на кухню прибежал мальчишка-лакей с приказом собрать хлеб и прочее, потому что «госпожа баронин желает посетить хижины». Поэтому, поблагодарив кухарку, я быстренько убежала в парк, пока мама не захотела потащить меня с собой. Вообще-то, я ничего против совершения сего благого дела не имела, но только не с мамой. Потому что она опять всю дорогу будет читать проповеди о смирении и помощи ближнему, честное слово, у нее получается даже лучше, чем у местного храмовника.
Хижины — это вообще отдельная история в этом поместье. Никто точно не помнит, когда они появились. Господин Рихард сказал как-то, что их построил один из владельцев поместья, когда оно еще не принадлежало семье фон Роде. А это было страшно даже подумать когда. Лет триста тому назад, наверное. Если не больше. Зато все точно знают, что тогдашний барон распорядился построить рядом с храмом два ряда маленьких хижин (одна комната и кухня с кладовой) и
