– Ты хоть понимаешь, что она страшно разгневается, если узнает правду? – поколебавшись, сказал Оливер. – Проклятия обрушатся на нас обоих, но, подозреваю, главное острие гнева будет направлено на тебя.
Джонатон передернул плечами:
– Жуткая перспектива, однако я не из пугливых.
Произнося эти слова, маркиз отлично сознавал, что близость Фионы творит с ним непонятные вещи и при взгляде на нее у него порой перехватывает дыхание. Такого действия раньше на него не оказывала ни одна женщина. А когда он смотрел в ее зеленые глаза, когда заключил ее в объятия, им овладели неведомые ему прежде чувства.
Это началось с того момента, когда они встретились в Рождественский сочельник. Да, между ними возникло чувственное желание, но существовало также и нечто большее, нечто такое, во что ему трудно было поверить.
На этом месте Джонатон постарался прервать свои мечтания.
Ну что за глупая идея! Принять ее означает поверить в любовь с первого взгляда и в судьбу. Скорее все это объяснялось обстоятельствами, в которых они оба оказались, и тем, что Фиона проявила деловитость – свойство, всегда вызывавшее в нем невольное уважение. На самом деле он едва знал эту женщину и, разумеется, не мог думать о той, с кем всего несколько раз побеседовал, как о будущей жене. И если бы Фиона была женщиной для него, его не томили бы сомнения, нерешительность, даже ужас при мысли о браке.
Впрочем, Джонатон никогда не испытывал сомнений, нерешительности или ужаса. Тот факт, что это происходило с ним сейчас, свидетельствовал о чем-то важном, но о чем именно – он пока не мог понять.
– Я считаю, что мы не должны отказываться от идеи найти Фионе мужа, даже без ее ведома, – задумчиво произнес Оливер. – На следующей неделе ожидается бал Двенадцатой ночи, и мы должны воспользоваться возможностью, чтобы познакомить ее с потенциальным женихом. Тогда, возможно, мы могли бы выдать ее замуж к Пасхе.
– А я считаю, что наш первоначальный план – наилучший. – Джонатон покачал головой.
– Но если Фиона выберет мужа уже сейчас, тогда не будет необходимости в… – Оливер с любопытством посмотрел на друга: – Или ты передумал?
– Отнюдь нет. Просто я думаю, что наш план разумен и практически безупречен.
– Я имел в виду не это.
– Я знаю. – Джонатон назидательно поднял палец: – Я никогда не меняю своих решений.
В этот момент Джонатон Эффингтон искренне поверил в свои слова.
– Таким образом, – Фиона помолчала, – мы собираемся написать вместе книгу.
– Если лорд Хелмсли не передумает, – недоверчиво буркнула Белл.
– Почему он передумает? – нахмурилась Софи. – Это было бы довольно низко с его стороны.
Джен покачала головой:
– У тебя и в самом деле очень мало времени, если ты хочешь избежать брака с американцем. А как его зовут?
– Не имею понятия. – Фиона пожала плечами. – И мне это ничуть не интересно.
Лицо Софии внезапно оживилось.
– Скажи, а разве кузен Оливер не должен вызвать его светлость на дуэль хотя бы за то, что тебя обесчестили?
Фиона нахмурилась:
– Никто меня не обесчестил.
– Дэниел Синклер! – внезапно выкрикнула Белл, чем сразу привлекла к себе внимание сестер. – Американца зовут Дэниел Синклер. Я хорошо запоминаю имена! – Белл явно была довольна собой. – Так что насчет книги?
– Ах да, книга. – Фиона постаралась собраться с мыслями. – Она не будет слишком длинной, а значит, для написания не потребуется много времени. Лорд Хелмсли предполагает, что его история будет ориентироваться на мои рисунки.
Джен сделала гримасу.
– Только не эти ужасно скучные рисунки с холмами, деревьями и ручьями!
– Или эти скучные-прескучные рисунки с гроздьями винограда, свечками, вазами и миленькими цыплятками. – Белл содрогнулась. – Не могу представить себе какую-либо историю, которая связана с этими несчастными цыплятами.
– Вы еще не упомянули натюрморты, – заметила спокойно Фиона. – Но я их тоже не включу в книгу.
София даже привстала:
– Неужели там будут эти противные рисунки?
– Какие противные рисунки?
Сестры быстро обменялись понимающими взглядами.
– Рисунки с обнаженными людьми.
Фиона старательно призывала себя сохранять спокойствие.
– Это просто рисунки статуй…
Белл фыркнула:
– Мы видели эти рисунки – они ничем решительно не отличаются от рисунков обнаженных людей.
Софи бросила на Фиону полный сожаления взгляд:
– Любой безошибочно определит разницу. – Она сделала выразительную паузу. – Но даже если бы мы никогда не видели обнаженных людей, выделывающих курбеты…
– Никто не выделывает никаких курбетов! – Фиона топнула ногой. Господи, ну почему каждый, взглянув на эти рисунки, тотчас же начинает думать о каких-то курбетах, проказах и даже, возможно, о пьяных оргиях. Она устремила суровый взгляд на сестер: – Кто разрешил вам трогать мои рисунки без спроса?
– Никто, но мы любуемся ими.
– Да, разглядывали. – Джен растянула рот в улыбке. – Вот уже в течение нескольких лет, – хладнокровно заметила она.
– А я-то думала, вы не проявляете ни малейшего интереса к моей работе…
– Ну разумеется, нет ничего интересного в нарисованных фруктах. – Белл закатила глаза. – Или в деревьях.
– А вот наши портреты очень хороши. – Софи с укором посмотрела на старшую сестру. – Но ты давно перестала показывать их нам.
– Я не думала, что они вас интересуют.
– Ну разумеется, не так, – Джен сделала паузу, – как рисунки обнаженных людей…
– Точнее, обнаженных мужчин.
Джен задумчиво посмотрела на Фиону:
– А ты в самом деле веришь, что можно нажить капитал, написав книгу?
Белл фыркнула:
– Думаю, можно, если в книжке будут нехорошие рисунки.
– Они не нехорошие, это искусство. – Софи шмыгнула носом.
– Они обнаженные, – ухмыльнулась Белл. – Обнаженные люди, нарисованные знаменитыми умершими художниками и вывешенные в музеях, – это искусство. Картинки обнаженных людей в книжке – это грязно.
– Зато такие книги могут хорошо продаваться.
– Что ж, поживем – увидим, – спокойно сказала Фиона. – В любом случае от этого зависит наше будущее.
– Что касается нашего будущего… – Лицо Джен мгновенно стало серьезным. – Независимо оттого, называешь ли ты это искусством или грязными рисунками, эта твоя и лорда Хелмсли книжка может вызвать скандал?
– Нет, если никто не узнает о нашей причастности к этому. Книга будет опубликована анонимно, упоминать наши имена в ней не предполагается. – Фиона прищурилась. – Вот почему я хочу, чтобы вы немедленно дали торжественную клятву, что никогда ни единой душе об этом не скажете.
