– Он ведь художник, вот пусть и создаст для моей супруги самые прекрасные спальню и будуар, какие только возможно. И пусть при этом не думает о расходах, – заявил Дензил. Здесь миссис Динглфут была бессильна что-либо изменить.
Певерил выполнил эту миссию с истинным удовольствием, видя в ней нечто возвышенно-поэтическое: сотворить прекрасное для невесты, красивей которой, как говорят, свет не видел. Ему ничего не было известно о происхождении и печальном прошлом мисс Флер Родни, как, впрочем, вообще мало был знаком со злом.
Мало он знал, в сущности, и о своем хозяине. Разумеется, он не мог совсем не слышать сплетен о неблаговидных деяниях Чевиота, передававшихся шепотом, как и не мог всецело забыть то первоначальное холодное равнодушие его светлости по отношению к бедняжке Элспет, когда она лежала при смерти. Однако за год, проведенный в Кедлингтоне, у Певерила было мало оснований сетовать на жестокое отношение к нему со стороны барона. Да, тот не был добропорядочным человеком, не был дружелюбен, и Певерил, будучи идеалистом, не мог любить такого хозяина; но он был благодарен Чевиоту за покровительство и приют, которые получил от него после смерти Элспет.
Теперь единственной его целью было извлечь выгоду из своего опыта в живописи, сберечь выручку за портреты Чевиота и его друзей, чтобы наконец уехать отсюда и начать независимую жизнь. Он не собирался вечно жить чужой милостью.
Певерил вложил всю душу, все свое вдохновение в работу над интерьером покоев для невесты. А миссис Динглфут, воспринимавшая красоту не более, чем летучая мышь, стояла теперь в спальне, озираясь по сторонам и думая лишь о бессмысленном расточительстве. Ее окружал сказочный мир, но душа Матильды Динглфут была не способна на высокий полет фантазии.
Все вокруг так и сияло белизной в отличие от темно-красных тонов, которые предпочитала старая баронесса. Стены обиты атласом цвета слоновой кости, отделанным серебряной нитью. На полу расстелены большие ковры из шкур белого медведя. Широкие бархатные гардины, тоже цвета слоновой кости, прихвачены серебряными шнурами по обеим сторонам высоких окон, сквозь которые можно любоваться и зеленью лесного пейзажа, и долиной внизу, подернутой голубой дымкой.
Над перекрашенной большой кроватью вместо прежнего четырехстороннего полога висели тонкие прозрачные занавески. Вверху – раскрашенные купидоны на серебряных цепях, и у каждого в пухлых ручках серебряные светильники, которые нынче вечером будут зажжены для невесты. Кровать накрыта белым атласным покрывалом с причудливой кружевной отделкой наподобие пены. На огромных квадратных подушках вышиты имена невесты и жениха: Флер и Дензил. Имя Флер ласкало неравнодушный к музыке слух Певерила; оно было так благозвучно, что юноша представлял себе его обладательницу в виде прекрасного цветка, который он с радостью отобразит на холсте. Образ новой баронессы займет свое место среди ее предшественников в длинной галерее.
В спальне висела лишь одна картина, над камином. Это была «Сикстинская мадонна с младенцем» Рафаэля в позолоченной раме, одно из многих сокровищ, имевшихся в этом поистине сказочном доме. Певерил присмотрел ее в галерее и велел повесить так, чтобы картину было видно с кровати.
Миссис Динглфут подбоченилась и усмехнулась. Неужели художник думает, что его светлость тотчас же захочет произвести на свет наследника и превратить дом в ясли для сопливой мелюзги?.. Однако она действительно опасалась, что его светлость пожертвовал свободой и собрался жениться именно с целью иметь наследника, иной причины просто не было.
Она уже предвидела, что в этом особняке больше не будут устраиваться шумные застолья, не будут собираться большие компании джентльменов, чтобы поохотиться или посидеть за игорным столом. Отныне ей придется иметь дело с ничтожными, благочестивыми домочадцами, каких было большинство вокруг. А это означало, что, как ни печально, старые добрые времена в Кедлингтоне канули в прошлое.
В смежной со спальней комнате располагался будуар молодой хозяйки (его светлость занимал покои на противоположной стороне коридора). И здесь Певерил тоже дал волю своей творческой фантазии. Материалом для обшивки стен послужило какое-то светлое плодовое дерево. Преобладающим цветом был оливково-зеленый, представленный бархатными гардинами и драпировкой дивана и стульев. У окна стояло небольшое старинное бюро, а вдоль стены – книжный шкаф, содержимое которого, в частности поэзия, было выбрано Певерилом. По обеим сторонам резной деревянной каминной полки висели привезенные из Пилларса портреты родителей невесты. Украшений было немного: одна-две изящные фарфоровые статуэтки да пара серебряных подсвечников. К великому возмущению управляющей Певерил убрал многочисленные старые картины и фотографии в рамках, восковые цветы в стеклянных ящичках, бюсты прежних Чевиотов – все сентиментальное достояние старой баронессы, умиравшей долго и оставившей в своих апартаментах запах разложения. Все это теперь исчезло, а в открытые окна лился солнечный свет. Никогда прежде сюда не было такого доступа свежего воздуха. Еще неделю назад миссис Динглфут лелеяла надежду, что его светлости не понравятся обновленные помещения, однако тот выразил одобрение, хотя и с некоторыми оговорками. На днях он приезжал для заключительного осмотра и сказал Певерилу:
– Так ты считаешь, что молодой леди понравится такой простой стиль? Лично мне он кажется слишком уж холодным и прямо-таки целомудренно строгим. Юноша покраснел и ответил:
– Я полагаю, сэр, что атмосфера целомудрия будет приятна для новобрачной.
Эти слова вызвали взрыв смеха у барона, после чего он пожал плечами и заметил:
– В данном случае – возможно. Ладно, поживем увидим. Во всяком случае, должен признать, что ты добился потрясающего эффекта. Никогда еще Кедлингтон не мог похвастаться столь оригинальной отделкой.
В это утро Певерил поднялся сюда с охапкой лилий в руках и поставил их в серебряную с позолотой вазу на столике возле шезлонга, на который он набросил белую испанскую шаль. Несметное количество фиалок было выращено садовниками Чевиота. Теперь они были срезаны и ждали момента, когда Певерил отнесет их сюда перед самым приездом молодых. Это была его идея – разбросать фиалки по постели и по полу, поскольку его светлость как-то обмолвился, что это любимые цветы его невесты.
– Вздор и чепуха, – таково было заключение миссис Динглфут. Она повернулась спиной к этому поэтическому уголку и направилась вниз, в большой зал. Слава Богу, нахальному молокососу не было дозволено трогать эту часть Кедлингтона, и все здесь было, как прежде.
