– Давай-давай, работай!
– Живей, курчавая!
– Уже двадцать минут есть!
– Что такое? – недоуменно спросил Илья у Митро, который стоял у забора.
– Где Кузьма? – мрачно поинтересовался тот вместо ответа.
Илья смущенно развел руками:
– Убег. Чуть только отворотился...
– Так и знал. Да ладно, ты ни при чем. Он у меня-то сбегал тыщу раз. Теперь раньше Петрова дня не дождемся. Тьфу, вот проклятье на мою жизнь!
– Что там случилось-то? – снова кивнул Илья на двор.
Митро неожиданно усмехнулся:
– А... Протолкайся, взгляни. Девки перепляс устроили. Моя Маргитка уже двадцать минут без перерыва выкомыривает.
– Двадцать?! – поразился Илья, хорошо знавший, что такое пляска даже в течение пяти минут.
– Да. А спор был – на полчаса. И, кажется, еще не повторилась ни разу.
Илья присвистнул и с удвоенной силой раздвинул локтями толпу.
Двор был полон цыган. У крыльца стайкой сбились молодые парни и девчонки, на ступеньках примостились те, кто постарше. На столе под огромной старой вишней дымился самовар, и вокруг него с кружками чая сидели цыганки. Среди них Илья увидел и Настю. Посреди двора лежала огромная деревянная крышка от бочки, и на этой крышке растрепанная, тяжело дышащая, но все-таки улыбающаяся Маргитка отплясывала «венгерку». Увидев Илью, она улыбнулась еще шире, блеснув зубами, – словно он и не говорил ей недавно обидных, резких слов. На ней было то же малиновое ситцевое платье, косы почти расплелись, прыгая по спине и груди, и черные курчавые волосы вставали над головой плясуньи буйным нимбом. Серьги-полумесяцы метались из стороны в сторону, каблучки выбивали мерный, четкий ритм «венгерки». Чуть поодаль стояли девчонки-танцовщицы, переговариваясь восхищенно и завистливо. Аккомпанировал Маргитке Яшка, который едва касался гитарных струн, лишь задавая ритм. Рядом с ним на крыльце сидела Дашка. Илья еще не успел подойти, а дочь уже подняла голову и протянула руку:
– Отец?
Он сел рядом.
– Что это у вас делается?
Дашка рассказала. Началось все с того, что «лютая врагиня» Маргитки Катька Трофимова похвасталась, будто на крестинах у цыган из Марьиной Рощи она плясала десять минут без перерыва. Маргитка тут же заявила, что десять минут – это сущая ерунда и она сама берется проплясать, не останавливаясь и не повторяясь, полчаса. Тут же кликнули Яшку с гитарой, притащили из-за дома крышку от бочки, позвали свидетелей, чтобы все было честно, – и перепляс начался. Попробовать свои силы захотели и другие плясуньи, но через пять-семь минут все до одной, включая Катьку, сошли с круга. Осталась Маргитка, которая плясала как заведенная и даже не думала останавливаться. Уже весь Большой дом высыпал во двор, старые цыганки отвлеклись от чаепития, цыгане помоложе охрипли от восторженных воплей, Катька разревелась от досады, а Маргитка все плясала и плясала.
– И ни разу не повторилась, – улыбаясь, закончила Дашка. – Я слушала, у нее все чечетки новые.
«Трак!» – вдруг раздался треск. Маргитка охнула, качнулась. Ее лицо стало озадаченным.
– Все! – торжествующе выпалила Катька, нагнувшись и хватая отлетевший в сторону каблук Маргитки. Яшка опустил гитару.
– Играй, черт!!! – завопила Маргитка. Продолжая приплясывать, сбросила туфлю, на ходу расстегнула и скинула вторую – и пошла выбивать по гулко гудящей крышке босиком. – Еще! Еще! Еще!
Молодые цыгане заорали от восторга. Илья вполголоса спросил у подошедшего Митро:
– Слушай, что она сейчас пляшет? Не «венгерку» ведь?
– Это она у своей котлярской родни нахваталась. Ловко выделывает, да? А я-то всю жизнь думал, что котляры плясать не умеют.
Илья промолчал. Потому что и сам так думал. Ему приходилось видеть таборные пляски болгар, похожие на обычное топтание на месте. Это и рядом не могло стоять с плясками русских цыган, с городскими «полькой» и «венгеркой». А Маргитка... Откуда она только взяла эти переплетенные руки, это припадание согнутым локтем почти к земле, эти «подбивочки»? Прав Митро, по-котлярски – а красиво.
Неизвестно, чем бы закончилась пляска на спор, если бы во втором этаже не распахнулось окно и оттуда не выглянул бы Яков Васильев.
– Сдурели, черти?! Маргитка, хватит, слышишь? Собьешь ноги, безголовая, завтра в ресторане шагу ступить не сможешь! Авэла{Хватит.}, вам говорят!
Маргитка остановилась. Схватившись за грудь, едва дыша, хрипло спросила:
– Есть полчаса? Кто следил?
– Полчаса и полминуты даже! – смущенно сказал Гришка, повернув к свету серебряные часы. Маргитка быстро подошла, вырвала часы у него из рук, всмотрелась в стрелки, не замечая жадного взгляда парня. Торжествующе вскрикнув, повернулась к Катьке:
– Ну, брильянтовая моя?
– На! – дрожащим от слез и ненависти голосом крикнула та, вынимая из ушей золотые серьги с аметистами. – Подавись!
Маргитка выхватила у нее серьги, разглядела, небрежно подбросила на ладони:
– Камешки-то треснутые... Сама носи! – И, кинув серьги чуть не в лицо Катьке, стремительным шагом пошла за дом, в темноту.
Оглядевшись, Илья увидел, что и во дворе уже совсем стемнело. Керосинка на столе освещала медный бок самовара и лица цыганок. Над лампой тучей вились мотыльки. Настя пыталась отогнать их, но они все летели и летели на крошечный огонек. Когда Илья подошел к столу, жена повернула к нему улыбающееся лицо:
– Ты тоже смотрел? Ну что за девочка! Никогда в жизни я такого не видала!
Сидящая рядом Илона гордо улыбалась.
– Присядешь с нами, морэ? Хочешь пряников?
Илья отказался. Сел на сырое от росы бревно возле стола, запрокинул голову, глядя в усыпанное звездами небо. Из-за черных ветвей яблонь поднимался молодой месяц. В Большом доме зажглись окна, в одном из них заиграла гитара, низкий голос запел «Ай, доля мири...», и Илья узнал Дашку. Заволновался было: «С кем это она там?» – но, посмотрев на сидящую и прихлебывающую чай Настю, успокоился. Достал трубку, раскурил ее от лампы и начал следить за тем, как постепенно пустеет двор. Матери загнали домой детей, молодежь собралась наверху, в комнате, где пела Дашка. Цыганки допили чай и, собрав посуду, тоже ушли в дом. Настя, поднимая пустой самовар, спросила:
– Ты идешь?
– Ступай, я скоро, – откликнулся Илья.
Ему не хотелось идти в душный дом, где полно народу. Кивнув, Настя ушла, и во дворе никого не осталось. Илья облегченно вздохнул; тут же лег прямо в мокрую траву, закинул руки за голову. Небо, казалось, приблизилось, заискрилось в вырезе яблоневых ветвей. Из соседнего сада купцов Щукиных тянуло запахом душистого табака и мяты. Где-то рядом протопал еж, шмыгнула серой тенью кошка. Соловей в кустах смородины заливался во всю мочь. Несмотря на упавшую росу, было тепло, земля еще не остыла от дневного жара. Лежа в траве, Илья уже начал подремывать, когда услышал вдруг тихое, чуть слышное:
