Неизвестно, по какой причине, но Харрингтон вскоре откланялся, напомнив напоследок Друсилле о том, что в его лице она имеет искреннего друга и он сделает все для поимки злодеев.
— Ну и ловкач, в каких-то двух фразах превратил нищих крестьян в негодяев, — холодно заметил Девениш после ухода Харрингтона. — Неужели он не понимает, что если б удалась эта его революция, то его же собственная голова среди первых скатилась бы из-под ножа гильотины на Трафальгарской площади? Ведь известно, что человек, предавший свои собственные интересы, способен предатъ любого другого. — К великому удовольствию Девениша, постное выражение, с которым Друсилла слушала разглагольствования мистера Харрингтона, совершенно исчезло. Она улыбнулась. — Как хорошо, — одобрительно сказал он. — Люблю, когда женщина улыбается, а вам это просто необходимо, Когда я покончу с мадерой, можно мне навестить Гилса?
— Конечно. Вы знаете, мне кажется, как-то нехорошо веселиться, когда бедные Джеймсы оплакивают свою Бетти.
— Все так, но, если мы будем сидеть с убитым видом, это ведь ее не вернет. Скажите, Друсилла, — вы позволите мне называть вас так, раз уж мы установили, что у нас одинаково извращенное чувство юмора, — вы замечаете какое-либо сходство между тем, что случилось с Гилсом, и гибелью вашего супруга?
— Только то, что оба были спрятаны и найдены вдали от дома, хотя Гилс немного ближе. А так больше ничего.
Хотя Друсилла бодрилась, Девениш отметил, что она необычно бледна.
— Ответьте-ка еще на два вопроса. Мисс Фолкнер нет дома. Это так? И второй: когда последний раз вы выходили на улицу?
— Что касается мисс Фолкнер, — медленно начала Друсилла, — то она уехала к подруге. Нам обеим пора немного отдохнуть друг от друга. Теперь второй вопрос. Я не выходила из дома со дня покушения на Гилса. Это глупо, но я просто не могла его покинуть, пока его положение было неопределенно.
— Ваше чувство долга мне импонирует. Вы не сочтете за дерзость с моей стороны, если я предложу вам прогуляться? Мне хочется снова увидеть румянец на ваших щеках.
Они стояли лицом к лицу, и Девениш сомневался, сможет ли вести себя достойным образом, когда они окажутся вдали от любопытных глаз. Наверное, его предложение погулять было не самой удачной идеей для мужчины, старающегося не поддаваться искушению, так как эта женщина, сама того не сознавая, стала олицетворением соблазна.
Когда в последний раз он встречал по настоящему хорошую женщину, которая думает не о себе, а о тех, кто с ней рядом? Его удивляло, что за видимой скромностью, да же застенчивостью в ней скрывается острый ум. Она была начитанна, а в чувстве юмора не уступала ему. В ней не было жеманства и угодливости.
Ко всему прочему она хороша собой, у нее прекрасная фигура… Нет, вот об этом лучше не думать.
— У вас было много посетителей после происшествия с Гилсом? — спросил он, когда они уже прогуливались по аллее.
— Ох, половина округи. Два дня назад приезжала леди Чейни, наговорила кучу вещей насчет черных свечей, которые кто-то поставил в церкви. Они с мисс Фолкнер долго болтали об этом. Тетушка сказала, что читала в каком-то романе ужасов: черные свечи применяются во время черной мессы. — Друсилла умолкла и с удивлением взглянула на Девениша: — Что с вами? Почему вы так на меня смотрите?
У того был ошеломленный вид. Так вот чем объясняется появление черных свечей! Девениш не увлекался романами ужасов, может быть, и слыхал о чем-то подобном, но лишь в общих чертах. Он постарался взять себя в руки.
— О, я просто представил себе, как пастор Уильямс служит мессу, а над алтарем — дьявол. Оторопь берет!
— Да уж, — фыркнула Друсилла, — Леди Чейни говорит, черная месса имеет силу, только если на ней присутствует духовное лицо. Иначе дьявол не появится.
— Я и подумать не мог, что леди Чейни увлекается такими вещами.
— Они с мисс Фолкнер наперегонки вспоминали всякие ужасы. И зачем только люди читают такие вещи?
— Просто их собственная жизнь скучна и монотонна, — сказал Девениш, размышляя, уж не по этой ли причине устраиваются и черные мессы. Вполне вероятно, таково решение загадки.
— Знаете, мою жизнь тоже не назовешь особо волнующей и захватывающей, но меня все равно не тянет такое читать, — проговорила Друсилла. — Предпочитаю мисс Джейн Остин, милорд!
— Никакой не милорд, — пробормотал Девениш, беря ее руку и целуя в ладонь, хотя хотелось ему поцеловать ее иначе. — Зовите меня Девениш или, еще лучше, Хэл. А что до Джейн Остин, то, судя по всему, она и сама любила романы ужасов.
Его поцелуй вывел Друсиллу из равновесия. Он был так близко, что она заметила даже крохотный порез на подбородке, оплошность камердинера при бритье. В отличие от Джереми у Девениша твердый, решительный подбородок, говорят, это свидетельствует о сильной воле.
Ей бы испугаться этого уединения с ним, но никакого страха не было. Напротив, ее охватило возбуждение. Она была так возбуждена, что уже не хотела слышать голос рассудка, говорившего, что графу нельзя поддаваться, потому что его намерения не могут быть серьезными.
Обессиленная тревогой за Гилса, она припала к его груди, когда он обнял ее. К физическому желанию примешивалось ощущение, что в его силе она нашла убежище, спасение от одиночества в этом страшном мире.
Ее волосы пахли вербеной, а тело было та-кое теплое и податливое… Девениш не заметил сам, как его руки, сначала осторожно, словно лаская ребенка, потом все смелее заскользили по ее плечам и остановились на маленьких округлых грудях, а губы, нащупав впадинку на горле, двинулись вниз к вырезу платья.
И когда его губы нашли ее рот, долго сдерживаемая страсть вырвалась с хищной яростью, готовая поглотить обоих. Они упали на мягкую траву под раскидистым старым дубом.
Что заставило его в этот миг вспомнить данное себе обещание не причинить ей зла, Девениш не мог бы сказать, Сам живший уже продолжительное время в воздержании, он понимал, что Друсилла, познавшая услады супружеской жизни, должно быть, ощущает потребность в них, если вспомнить о ее репутации верной вдовы.
Он не имел права в слепом эгоизме разрушить эту репутацию и мягко отстранился от нее, хрипло пробормотав:
— Нет, не сейчас.
Его охваченное страстью и болью тело кричало, не желая отступать, а разум неумолчно повторял, что если он не отступит сейчас, то предаст все, во что верит.
У Друсиллы вырвался слабый стон. Оказаться в объятиях мужчины, которого она любит, и вдруг почувствовать, что его руки разжимаются, уходят, — это было словно упасть с небес в ад.
Ее одиночество, чувство потерянности после гибели мужа было терпимо, пока она не встретила Девениша и не поняла, что он — мужчина, о котором она мечтала и которого не надеялась когда-либо встретить.
