– Что-то от Тома он ничего не добился.
– Еще добьется. Он же посылает ему деньги? Если уж кто привык к этим бумажкам, так потом ничем его не отвадишь.
Мне это показалось странным.
– Но почему, почему он хочет вернуть его, если они поссорились?
– Что поделаешь – родная кровь. Дела у него идут хорошо. А вот женился он поздно. У него только двое детей, а теперь вот дочь ушла от мужа. Живет с отцом и, кажется, не собирается возвращаться к этому своему титулованному мужу. Внуков нет… Том – его единственный наследник. На месте Лангли любой беспокоился бы, имей он такое состояние.
Получилось, что рассказывали нам о Томе Лангли, а услышали мы скорее историю его отца. Том прятался за спиной Джона Лангли, словно в тени могучего дуба, и с его стороны было глупо скрывать это. Мог бы и не показывать нам свои едва тронутые киркой руки и не делать вид, что он целый день проторчал на шахте.
Нам рассказывали о Джоне Лангли и еще кое-что.
– Из Англии он привез породистых лошадей. Его агент и сейчас поставляет их ему. У него лучшие лошади во всей колонии. Если вам попадется на глаза какая-нибудь приличная лошаденка – будьте уверены, что она вышла из конюшен Лангли.
Таков был мир Тома – породистые лошади, светское общество. У нашего костра он чувствовал себя не в своей тарелке, но все равно приходил туда, и не только из-за Розы. Видя его стремление быть с нами, мы при всем желании не могли отказать ему в гостеприимстве. Он с такой жадностью слушал нашу обычную семейную болтовню, как будто никогда раньше не сталкивался с подобными разговорами. А Магвайры были не из тех, кто мог бы дать ему от ворот поворот.
Хотя, я думаю, частенько им этого хотелось. Иногда он приходил, принося с собой неприятный запах виски. Согласитесь, есть разница между тем, кто выпил после долгого рабочего дня, и тем, кто часами просиживает в баре. Возможно, Том не уступал Магвайрам по росту и ширине плеч, но вот что касается остального… Нам было жаль его, если, конечно, жалость уместна по отношению к сыну богача. И мы не гнали его.
Когда отсутствовал Адам, Роза отчасти привечала Тома. Не хочется думать, что ее жестокость была умышленной. Просто она была глупа и беспечна; ей нужно было перед кем-то выражать себя, а Том с его мягкими манерами и нежным голосом как нельзя лучше подходил для этого. Каждый вечер она наряжалась, ожидая его прихода, и он приходил. Он вносил разнообразие в долгие, изнурительные от жары дни ожидания Адама; его можно было также использовать, чтобы вызвать у Адама ревность. И никогда ей не приходило в голову, что при этом происходит с самим Томом. Разыгрывая свои дурацкие спектакли, она совершенно не думала о последствиях.
Что касается Адама, про него было ничего не известно. Он все время помалкивал. Он мог часами не произносить ни слова – только хмурился и молчал. Часто он занимался резьбой по дереву и, сидя у костра вместе с нами, вытачивал небольшие фигурки. У его ног вырастала кучка стружек, а руки ловко превращали деревянный брусок в какую-нибудь игрушку. Он вырезал разных зверюшек для Кона, длинную цепь с деревянными звеньями. Для дочурки Мэри Хили, Эйлин, он сделал красивую куклу и попросил меня сшить для нее платьице и шляпку. Он смастерил для Кейт табуретки, а в дополнение к ним привез из Мельбурна стол, который тоже делал сам для своей городской квартиры. Но для Розы он подарков не привозил.
Она терпеть не могла это его увлечение резьбой. Ведь в это время он почти не участвовал в разговоре и мог по целому часу не отрывать взгляда от деревяшки, которую держал в руках. Он почти никогда не разговаривал с Розой, – я думаю, боялся попасть впросак. Он был похож на человека, напившегося крепких напитков: вроде бы и пьян, а с виду ничего не заметно. И только глаза выдают его хмель. Иногда, когда Роза возилась у костра, помогая Кейт, или была увлечена чем-то еще, он быстро вскидывал на нее взгляд, в котором сквозило чувство, близкое к восхищению. Сама я почти не отрывала от него глаз, иначе как бы я все это заметила?
Однажды я спросила его об увлечении резьбой, о том, где он научился делать мебель.
– Мой дед был корабельным плотником, – сказал он, – одним из лучших в Нантукете. Из куска дерева он мог сделать все что угодно. Это он научил меня.
– В твоей семье все были связаны с кораблями? – спросила я. Кажется, разговор на эту тему не слишком мне давался: я совершенно не разбиралась в кораблях.
Но он вдруг оторвал взгляд от деревянного бруска, с которым работал. Лицо его почему-то озарилось гордостью.
– Отец моей матери, Феррел Бедлоу, был первым капитаном «Джулии Джейсон». Этот корабль в свое время перевез нефти больше чем на миллион долларов. Владельцы его стали богачами.
Это был редкий случай, когда он неприкрыто выражал свои чувства. И впоследствии, если дело касалось воспоминаний о доме и всего, что хоть как-то связано с морем, его словно подменяли. Именно поэтому даже после многочисленных поездок с Ларри, когда одежда его насквозь пропитывалась пылью, а тело словно срасталось с сиденьем повозки, он все равно оставался самим собой – загадочным и нездешним.
– Пока не родился я, отец был капитаном китобойного судна, – рассказывал он, – его корабль перевернулся у мыса Горн… но он сумел привести его обратно в Нантукет.
– А ты, Адам? – нетерпеливо перебила я. – Ты сам водил корабли?
Он мрачно взглянул на меня.
– Да, «Джулию Джейсон-2». Я потопил ее в Бассовом проливе.
Меня поразила перемена, происшедшая в его лице, когда он говорил это: оно стало жестоким, а на секунду даже исказилось страданием. Голос звучал отчужденно и холодно. Наверное, в этот момент он меня ненавидел.
Никто из нас не знал об Адаме так много. Может быть, Ларри слышал об этом, но разве Ларри кому-нибудь расскажет. В колонии существовал неписаный закон, по которому не обсуждалось ничье прошлое.
Сейчас я нарушила этот закон и теперь узнала даже больше, чем мне хотелось бы. Я понимала, что такой человек, как Адам, не сможет простить мне, что я стала свидетелем его страданий.
Я замолчала, не в силах шевельнуться от стыда, а он продолжал строгать. И в этот момент к нам подсела Роза. Своей нехитрой болтовней она рассеяла повисшую тишину, и нам сразу стало легче. Кажется, она и не заметила, в каком настроении сидел Адам. Просто молчать было не в ее правилах. Она все говорила, не умолкая ни на секунду, и в конце концов на губах у Адама появилась улыбка, а вскоре он уже смеялся, забыв обо всем на свете. Да, при кажущейся наивности Роза умела взять ситуацию в свои руки.
Однако, несмотря на несомненный успех, иногда и на нее нападали сомнения. Обычно это случалось, когда Ларри с Адамом отсутствовали в Балларате больше недели; тогда Роза начинала волноваться и изводить себя вопросами. А тут еще Том, власть над которым давалась ей так легко, что вызывала у нее скуку. И я видела: что бы она ни делала – крутилась ли перед зеркалом или флиртовала с Томом, – она ни на минуту не забывала об Адаме, с нетерпением продолжала ждать его возвращения. Я видела, как беспокойно она спит по ночам, а иногда имя Адама, который, вероятно, являлся ей в снах, вырывалось у нее вслух. Каждый день она спрашивала меня, нет ли у меня предчувствия, что они вернутся сегодня. Я выслушивала ее секреты и, как могла, отвечала на бесчисленные вопросы.
