Когда появился Черномазый, совсем черный на фоне белого снега, Елизавета поняла, что ее надежды оправдались и брат приедет к ним на Рождество. И действительно, через несколько минут после того, как негр пробежал босыми ногами по снегу, по той же дороге на гостеприимный двор Саттона въехала карета Джозефа. Позади, как всегда, следовали два экипажа, наполненные подарками. Джозеф вошел через Центральный Вход и огляделся вокруг, как будто весь мир представлялся ему восточным базаром.
У его ног разложили все, что он с собой привез, ароматизированное дерево из Ливана, мускус и разные специи из Аравии, кучу одежды из Дамаска, не говоря уже о шкатулках с драгоценными камнями, морских раковинах, различных ящичках, мешках странной формы, корзинах с фруктами и коробочках с леденцами и марципанами. Да он и сам был ходячим свидетельством того, что целый год пропутешествовал по свету. Его бархатный сюртук и брюки были сшиты в России, кожаные туфли — в Польше, а мантилья ручной работы сделана из пышного меха каких-то зверьков, которые попались в капкан на территории американских колоний. Но еще более экзотично выглядели рубашка из таиландского шелка, жилет, расшитый сапфирами, купленный в Китае, и воротник из валансьенских кружев.
Но, несмотря на все эти богатства, внушительный вид и блистательную внешность, он очень нервничал, ожидая встречи с Сибеллой. Она неожиданно появилась в Большой Зале, все еще одетая для верховой езды, а рядом шел молодой человек. Его глаза были цвета весеннего неба, а волосы напоминали раскаленные угли. Сам не зная почему, Джозеф почувствовал опасность. Возможно, что-то неуловимо изменилось в нем, но преданный Черномазый заметил это и тихо дотронулся до кинжала, висевшего на шелковом поясе.
Сибелла с удивлением остановилась.
— Боже мой, дядя Джозеф! Мы надеялись, что вы приедете к нам, но не имели ни малейшего понятия о том, когда вас ждать, да и ждать ли вообще.
Он поклонился, и Черномазый расслабил руку, сжимавшую кинжал.
— Вы выросли, мисс Харт, — сказал Джозеф. Своим выразительным взглядом он задавал ей миллион вопросов, но Сибелла предпочла не отвечать на них, и он понял, что его опасения подтвердились. Любовь, брошенная к ее ногам, когда она была еще ребенком, потерпела поражение от этого юноши, который вежливо поздоровался с ним и представился как Мэтью Бенистер. С быстротой человека, привыкшего всегда побеждать, Джозеф сразу же понял, что делать.
— А что, теперь со мной будут по-другому обращаться? — спросила она полушутя.
— Да, — спокойно ответил он. — Совсем, совсем по-другому.
Но больше он не успел ничего сказать, потому что с лестницы послышался смех, и взору Джозефа предстала Елизавета, заметно пополневшая, с округлившимся от беременности животом. Поддерживая жену под руку и светясь от любви, рядом с ней шел Джон. И, словно зная, что вся семья собирается в Большой Зале, в открытую дверь Центрального Входа с улицы вбежала Мелиор Мэри, похожая на снежную королеву, потому что на ее ресницах сверкали снежинки.
— Ой, дядя Джозеф! — воскликнула она. — Что вы здесь делаете?
Джозеф огляделся, понимая, что является центром всеобщего внимания. Затем медленно подошел к Джону, который уже стоял на нижней ступеньке лестницы, и поклонился ему. Наступила тишина. Все с удивлением смотрели на него. Он обвел взглядом присутствующих и, когда его глаза остановились на Сибелле, сказал тихим, но очень ясным голосом:
— Сэр, я пришел просить руки вашей приемной дочери.
Гиацинт проснулся в тишине своей маленькой комнатки в доме при конюшнях, и внезапно его охватил страх. Ему показалось, будто в дальнем углу комнаты что-то движется в темноте. Он прищурился и на мгновение очень отчетливо увидел смешное морщинистое лицо. Существо, которому принадлежало это лицо, смотрело на него и качало головой, словно что-то отрицая.
В мгновение ока Гиацинт схватил очки, выпрыгнул из кровати и зажег свечу. В углу никого не было. Блики лунного света и его еще сонное воображение создали галлюцинацию. Но все же он встал, накинул рубашку, надел брюки и тщательнейшим образом обыскал не только свою комнату, но и сами конюшни.
Как бы подтверждая его подозрения, Фидл, черная, как черт, и такая же капризная, рыла копытом землю и дико вращала глазами, а лошадь Сибеллы дрожала. Только Рентер, конь Гиацинта, спокойно стоял в своем загоне.
А на улице, в небе, усеянном звездами, светила зимняя луна, и миллионами бриллиантов сверкал снег. Было очень холодно. Гиацинт надел меховую шапку и кожаный плащ и перекинул седло через спину Рентера. Лицо, привидевшееся ему, и страх совершенно прогнали сон. И. теперь ему хотелось ощутить полную свободу на морозном воздухе, чтобы в голове пронеслись тысячи мыслей и чувств.
Гиацинт тихо вывел Рентера на улицу, стараясь не потревожить спящих в большом доме. Но, въехав в парк, он пустил лошадь галопом по замерзшей земле, направился в самую чащу деревьев и почувствовал себя наедине со своей душой.
Разные мысли мелькали в его мозгу. Гиацинт вспомнил свое одинокое детство с Бенистерами в Кале. Его родственников, конечно, что-то связывало с ним, но эти узы не были крепкими. Он очень ясно помнил, как блуждал по деревням и городам Европы, пытаясь разузнать о своем происхождении. Вспомнил он и о том, как был ошеломлен, получив письмо, в котором говорилось, что миссис Уэстон ждет его. И когда он приехал, ничего не зная о Елизавете, она, такая добрая и очаровательная, все-таки не ответила на его вопрос. Мэтью Бенистер по прозвищу Гиацинт, которого Уэстоны приняли в свою семью как родного, так ничего и не узнал о том, кем он был на самом деле, до приезда в Саттон.
А теперь, охваченный страстью, Мэтью еще острее ощущал свое одиночество. В этот момент он так нуждался в поддержке отца или брата. Он был еще слишком молод и не мог знать, что любовь бывает разной, что она течет мощным потоком, растекаясь в маленькие речки и ручейки, и никогда не повторяется. Он любил Сибеллу, как любят статую, восхищаясь ее неувядающей прелестью, но в то же время его сердце разрывалось от чувства вины, потому что красота Мелиор Мэри приводила его в трепет.
Задумавшись, он забрел в самую чащу леса. Деревья здесь росли так густо, что касались друг друга, а снег, падавший с неба, задерживался на ветвях, не достигая земли. Он никак потом не мог понять, зачем полез в эту чащу, но сейчас двинулся вперед и, раздвигая руками стволы и ветви, протискивался в узкие щели между ними.
Вдруг он остановился. Перед ним на спине лежал скелет человека. Его пустые глазницы смотрели в небо, а костяные руки были запрокинуты за голову. Гиацинт не сомневался в том, что этот человек умер здесь и что не его пытались спрятать а он сам хотел скрыться. Но он не страдал умирая, потому что его тело лежало в такой позе будто он прилег отдохнуть. Гиацинту почему-то в голову пришла мысль, что это был цыган, ушедший от людей, почувствовав близкий конец.
