— Мы спорили по этому поводу. Неоднократно. — Риордан опустился на диван рядом с Морой. — Мой отец умер, пока я был в Италии. — Ему так и не представился случай поправить ситуацию. Слишком многое между ними осталось недосказанным и недоделанным. — Я не горжусь тем, в каком состоянии пребывали наши с отцом отношения на момент моего отъезда, и не считаю себя порочным от природы, однако поступил с ним жестоко.
К ее чести, Мора лишь кивнула в ответ на его слова, не пытаясь ни оправдать, ни дать оценку его действиям.
— Итак, я готов получить свой выигрыш, Мора. — Он протянул руку к ее волосам. — Можно? — Риордан осторожно вынул из ее прически первую шпильку.
— Ты привел меня сюда, чтобы распустить волосы? — удивилась девушка.
— Нет, я хочу нарисовать тебя. — Он вынул вторую шпильку и отложил ее в сторону, бросая на нее косой взгляд. — А ты что подумала? — Хотя отлично понимал, о чем она подумала. Решила, что он затеял нечто низкое. — Грешно так считать, Мора, — промурлыкал Риордан, слегка ее поддразнивая.
Вынув последние шпильки, он принялся пальцами расчесывать ей волосы, заструившиеся по подлокотнику дивана.
— Ты такая красивая, Мора, прямо как модель Тициана. Он любил женщин с рыжевато-золотистыми волосами. Ты определенно понравилась бы ему. — Он втянул носом воздух. — У тебя вид женщины, которая счастлива в любви. Я могу сделать тебя известной.
— Не известной, а опозоренной, — ответила она, слегка изменив положение тела.
— Нет, не двигайся. Замри, не шевелись.
Риордан встал с дивана и направился к своему мольберту. Она в самом деле очень мила в искусственном освещении. Мила и опьяняет сильнее любого бренди. Она заставила его забыться, и он принялся распинаться о том, о чем никогда не упоминал прежде, — о слабостях, которых никому не раскрывал. А мрачные истории, рассказанные в темных комнатах, как известно, приводят к мрачным удовольствиям. Он займется с ней любовью посредством кистей и звука своего голоса, увековечит ее на холсте, и ее образ навсегда останется с ним.
Выбрав кисть, Риордан принялся за работу. Ему всегда было присуще выигрышное умение, минуя этап карандашных набросков и многодневных эскизов, сразу писать маслом. Вот и сейчас он наносил мазки краской, стараясь запомнить ощущение кисти в руке и запечатлеть на холсте красоту, которая лежала сейчас распростертой перед ним. Губы Моры все еще были припухшими от поцелуев, выражение лица мечтательное от наслаждения, которое она недавно познала. Именно суть женщины, удовлетворенной любовью, он хотел передать с помощью кисти.
— Подними руку и заведи себе за голову, будто она служит тебе подушкой, — негромко произнес Риордан, не желая разрушить магическое очарование света ламп и интимность обстановки. Да, то были поистине волшебные мгновения. — Слегка приоткрой губы, да, вот так, словно тебя только что поцеловали. Вторую руку поднеси к основанию шеи, словно хочешь поиграть со своим ожерельем. А теперь чуть-чуть поверни голову и смотри на меня, просто смотри.
Мора думала о том, что ей следовало бы остановить его. Не нужно позволять рисовать ее или что он там делает с холстом. Каждый взмах кисти, каждое произнесенное слово, побуждающее ее принять ту или иную позу, само по себе уже соблазн. Риордан даже не прикасался к ней, но она тем не менее чувствовала, что вот-вот взорвется, разлетится на кусочки, как тогда, внизу. Миллион причин положить конец происходящему, но они меркли перед удовольствием, которое она сейчас испытывала. Ей было совершенно очевидно, что Риордан не планирует развивать их отношения, они не выйдут за рамки одной ночи. Ведь он занят поиском невесты, поэтому нечего и надеяться на какое-либо продолжение. И ей не следует ни на что рассчитывать, ведь она скрывается. Конечно, графы иногда женятся на гувернантках, но это точно не ее случай. У нее только нынешняя ночь, не более. Правда, они уже согрешили, почему бы не зайти дальше? Он ведь даже не дотрагивается до нее, а ее тело тем не менее пылает.
— Не шевелись, — прошептал Риордан, отступая от мольберта. — Мне нужно взять другую кисть.
Он потянулся через нее к кистям, стоящим в банке у ее головы, и их тела слегка соприкоснулись. Мора выгнула шею, чтобы посмотреть, как он выбирает веерообразную кисть.
— А для чего она? Я никогда не видела кисти такой формы.
Ее голос звучал мечтательно и слегка потусторонне. Риордан очертил линию ее подбородка.
— Для смешивания красок. У каждой кисти есть свое назначение. — Его голос был хриплым от выпитого бренди, позднего часа или, возможно, некой более весомой причины, такой же, как жар, затопивший Мору от осознания его близости. Возможно, он чувствует то же самое. Он взял другую кисть. — А это филберт. Предназначен для выписывания фигур.
Он медленно провел этой кистью по шее Моры, неотрывно глядя ей в глаза. Она знала, что он увидел в их глубине. Ее томление, необъяснимое желание, словом, чувства, которые он в ней разбудил. Потом он поцеловал ее долгим медленным поцелуем с привкусом бренди и печали, поцелуем, развеявшим ее последние сомнения. В это мгновение ею целиком завладела страсть, возобладавшая над ее действиями. Их поцелуй был также и настойчивым, словно разгоняющим тьму. Эта ипостась Риордана, которую Мора познала сегодня ночью, мрачная и преследуемая сожалениями, была столь же пылкой, что и другая, полная света и веселья. Он прижимался к ней всем телом, и, ощущая твердое доказательство его возбуждения, она подумала о том, что могла бы доставить ему такое же удовольствие, как и он ей. Проведя рукой по длинному стержню в его брюках, она произнесла:
— Возможно, я тоже могла бы нарисовать тебя.
— Так сделай это, Мора, — простонал он. Страстное томление в его голосе перешло в низкий примитивный рык. Он задвигал рукой, помогая Море стянуть с него брюки, и его обычно грациозные жесты вдруг стали неловкими от спешки и желания. — Возьми меня в свои руки, Мора. Прошу тебя.
То была и молитва, и мольба одновременно, Мора, охваченная сводящим с ума водоворотом страсти, повиновалась, радуясь возможности помочь ему достичь пика удовольствия. Под ее пальцами его мужское естество — крепкий стержень с нежной головкой — пульсировало, и она инстинктивно поняла, что нужно быстрее двигать рукой, лаская его до тех пор, пока Риордан со стоном не задергался и не излил струю семени.
Должно быть, то был самый интимный момент в ее жизни. В самом деле, могло ли что-либо сравниться со зрелищем мужчины, достигшего апогея наслаждения? Осознание значимости этого момента усиливалось еще и тем, что она находилась именно с Риорданом. Он привлек ее к себе, и они долго лежали на диване, обнявшись. Ее голова покоилась у него на груди, вздымающейся в такт дыханию, а он гладил ее рукой до тех пор, пока она не заснула.
