Потрясенная словами незнакомца, назвавшегося Самуэлем Менделем, Альма подскочила на сиденье и в три глотка расправилась с кофе и аспирином. Этот мужчина не был похож на юношу с румяными щеками и озорным выражением лица, с которым она прощалась на данцигском причале. Ее настоящий брат был тем смутным воспоминанием, а не человеком, которого она видела перед собой, — худым, высохшим, с тяжелым взглядом и жестоким ртом, с обожженной кожей и с глубокими бороздами морщин и шрамов по всему лицу.
— Как я могу проверить, что ты мой брат?
— Никак не можешь. Но если бы не так, я не стал бы тратить на тебя время.
— Где моя одежда?
— В прачечной. Через час будет готова. У нас есть время поговорить.
Самуэль рассказал, что последнее, что он видел из сбитого самолета, — это мир с высоты, который вращался не переставая. Он не спрыгнул с парашютом, это уж наверняка, потому что тогда угодил бы прямо к немцам, и он не мог внятно объяснить, как уберегся от смерти, когда машина упала и загорелась. Самуэль считал, что его выкинуло из кабины и он приземлился на кроны деревьев, зацепился и повис. Немецкий патруль обнаружил тело второго пилота и дальше искать не стал. Самуэля спасли участники французского Сопротивления, он был без памяти, с многочисленными переломами. Увидев, что летчик обрезан, его передали в группу еврейского Сопротивления. Несколько месяцев раненого прятали по пещерам, конюшням, подземельям, заброшенным заводам и в домах добрых людей, готовых помочь; его часто перемещали с места на место, пока сломанные кости не срослись; он перестал быть обузой и смог влиться в отряд в качестве бойца. Пелена, замутнявшая его разум, сходила гораздо дольше, чем заживало тело. По форме, которая на нем была, когда его нашли, Самуэль знал, что прибыл из Англии. Он понимал английскую и французскую речь, но отвечал по-польски; прошли целые месяцы, прежде чем молодой человек восстановил другие языки, которыми владел. Товарищи не знали его имени, поэтому называли его Резаный из-за многочисленных шрамов, но сам он решил назваться Жаном Вальжаном в честь героя романа Виктора Гюго, который читал во время выздоровления. Он сражался бок о бок с товарищами в войне, состоящей из мелких стычек, которая как будто не имела никакого смысла. Немцы действовали столь эффективно, их самомнение было столь незыблемо, жажда власти и крови столь велика, что диверсионные акции, которые устраивала группа Самуэля, не могли даже оцарапать кожу чудовища. Бойцы жили в тени, с вечным ощущением поражения и собственной ненужности, в отчаянии перебегали с места на место, как крысы, но все-таки продолжали двигаться, потому что выбора у них не было. Для приветствия им служило только одно слово: победа. Для прощания им служило то же слово: победа. Финал можно было предвидеть — Самуэля арестовали во время одной из диверсий и отправили в Освенцим.
В конце войны Жану Вальжану, выжившему в концлагере, удалось подпольно переправиться в Палестину, куда, несмотря на помехи со стороны Великобритании, накатывали волны еврейских беженцев. Англичане контролировали этот регион и всячески препятствовали эмиграции, чтобы не допустить конфликта с арабами. Война превратила Самуэля в одинокого волка, который никогда не ослаблял защитных инстинктов. В любви молодой человек довольствовался случайными подругами, пока одна из них, его товарищ по Моссаду (израильской разведывательной службе), отважная опытная шпионка, не объявила, что у него будет ребенок. Девушку звали Анат Ракоши, она эмигрировала из Венгрии вместе с отцом, из многочисленной семьи выжили только они двое. Связь двух разведчиков строилась на взаимной склонности, без романтики и планов на будущее, это устраивало обоих, и они ничего не стали бы менять, если бы не неожиданная беременность. Анат считала себя бесплодной после голода, побоев, изнасилований и медицинских «экспериментов», которые на ней проводили. Убедившись, что в животе у нее не просто вздутие, а ребенок, Анат решила, что это такая шутка Бога. Она ничего не говорила своему любовнику вплоть до шестого месяца. «Ох! А я уж думал, ты наконец-то немножко потолстела», — так отреагировал Самуэль, но известие его определенно порадовало. «В первую очередь нужно выяснить, кто ты такой, чтобы это существо знало, откуда оно родом. Фамилия Вальжан слишком уж театральная», — сказала Анат. Он год за годом откладывал выяснение собственной личности, однако его подруга приступила к делу незамедлительно, с тем же упорством, с каким искала для Моссада убежища нацистских преступников, спасшихся от Нюрнбергского трибунала. Она начала с Освенцима, последнего местопребывания Самуэля перед концом войны, а потом вытягивала ниточку его истории виток за витком. Выставив живот вперед, она отправилась во Францию, чтобы встретиться с одним из немногих членов еврейского Сопротивления, которые до сих пор оставались в стране, и он помог ей выйти на бойцов, спасавших английского пилота; дело оказалось непростое, потому что после войны выходило так, что все французы были героями Сопротивления. Анат завершила свои поиски в Лондоне, просматривая архивы Королевских военно-воздушных сил, там она нашла фотографии нескольких юношей, отдаленно напоминавших ее возлюбленного. Больше зацепок у нее не было. Она назвала по телефону пять фамилий. «Есть что-то знакомое?» — спросила она. «Мендель! Я уверен. Моя фамилия — Мендель», — ответил он, едва сдерживая рыдания.
— Моему сыну четыре года, его зовут Барух, как и нашего отца. Барух Мендель, — произнес Самуэль, сидя рядом с Альмой на заднем сиденье.
— Ты женился на Анат?
— Нет. Мы пытаемся жить вместе, но это не так просто.
— Ты уже четыре года про меня знаешь, и до сих пор тебе не приходило в голову меня повидать? — упрекнула Альма.
— Зачем мне было тебя искать? Брат, которого ты знала, погиб в воздушном бою. Ничего не осталось от мальчишки, который уехал в Англию и записался в летчики. Я знаю эту историю, потому что Анат ее упорно мне пересказывает, но я не чувствую ее своей, этот рассказ пустой, без смысла внутри. Честно сказать, я тебя не помню, но я уверен, что ты моя сестра, потому что Анат в таких вещах не ошибается.
— А вот я помню, что у меня был брат, который возился со мной и играл на пианино, но ты на него не похож.
— Мы не виделись много лет, и, говорю тебе, я уже не такой.
— Почему ты решил появиться сейчас?
— Я здесь не из-за тебя, у меня задание, но об этом я не могу говорить. Я воспользовался тем, что оказался рядом, и заехал в Бостон, потому что Анат считает, что Баруху нужна тетя. Отец Анат умер несколько месяцев назад. От ее семьи никого не осталось, и от моей тоже, только ты. Не хочу тебе ничего навязывать, Альма, я только хочу, чтобы ты знала: я жив и у тебя есть племянник. Вот что передает для тебя Анат.
И Самуэль протянул сестре цветную фотографию их семьи. Анат Ракоши на снимке сидела, держа сына на руках, это была худая, выцветшая женщина в круглых очках. Рядом, скрестив руки на груди, сидел Самуэль. У мальчика были резкие черты и темные взъерошенные волосы, как у отца. На обратной стороне фотографии Самуэль написал тель-авивский адрес.
— Приезжай, Альма, познакомишься с Барухом, — сказал он на прощание, когда забрал одежду из прачечной и подвез сестру домой.
МЕЧ СЕМЬИ ФУКУДА
Агония продолжалась три недели. Легкие были поражены раком, дыхание стало хриплым, судорожным, как у рыбы без воды, и смерть стоила Такао Фукуде больших усилий. Он почти не мог говорить и был настолько слаб, что даже попытки общаться письменно оказались бесполезны: распухшие, дрожащие руки не могли выводить тонкие иероглифы. Такао отказывался есть, а пищевой зонд выдергивал, стоило родственникам или сиделкам на мгновение отвлечься. Вскоре Такао погрузился в тяжелую дремоту, но Ичимеи, дежуривший в больнице посменно с матушкой и сестрой, знал, что отец пребывает в сознании и тоске. Ичимеи поправлял подушки, чтобы поддерживать умирающего в полусидячем положении, обмакивал пот, протирал лосьоном шелушащуюся кожу, клал на язык кусочки льда, рассказывал о садах и растениях. В один из таких моментов, когда никого рядом не было, Ичимеи заметил, что отцовские губы шевелятся, проговаривая одно и то же слово как будто марку сигарет, однако мысль, что батюшка в сложившихся обстоятельствах собрался покурить, была такой вздорной, что Ичимеи не принял ее всерьез. Он провел целый вечер, стараясь расшифровать отцовское послание. Кеми Морита? Вы про нее говорите, батюшка? Хотите ее видеть? — наконец догадался он. Такао кивнул, собрав всю оставшуюся в нем энергию. Кеми Морита была духовным лидером Оомото, женщиной, о которой говорили, что она общается с духами. Ичимеи был с ней знаком, потому что Кеми Морита часто путешествовала, навещая малые общины Оомото.
