– Жеребец, запряженный ближе к месту кучера, встает на дыбы, милорд. Дженкинс говорит, что конь с трудом выносит этот холод.
– Он еще не акклиматизировался, – бросил Линдсей через плечо, обращаясь к Уоллингфорду. – Я поскачу на нем оставшуюся часть пути. Это должно его разогреть.
– Идиот! – завопил Уоллингфорд после того, как Линдсей вылез из экипажа. – Ты убьешься, скача на этом коне в такую погоду!
– Я потратил на него целое состояние. И пусть меня черти возьмут, если я позволю ему умереть от холода! Он должен стать производителем для моих конюшен и наверняка не сможет отлично справиться со своими обязанностями, если замерзнет, не так ли?
– Черт побери, Реберн, – заворчал Уоллингфорд, бросив сигару в сугроб. – Ты ведь знаешь, что я не позволю тебе скакать одному! Только не в эту погоду. Черт тебя дери, парень!
Линдсей метнул в сторону друга беззаботную улыбку:
– Поскакали, это будет совсем как в старые добрые времена, когда мы были безрассудными юнцами, которые сломя голову неслись галопом вниз по склону, – эх, пан или пропал!
– В пору бесшабашной юности наши кости были не такими ломкими, – продолжал брюзжать Уоллингфорд, поднимая воротник пальто, чтобы защитить лицо от пронизывающего ветра. – И наши головы тоже, если на то пошло.
– Ты напоминаешь Броутона, который вечно отчитывает нас за наше глупое безрассудство.
– Я начинаю думать, что наш дорогой друг самый разумный из нас троих.
– Что ж, в путь! – возвестил Линдсей, не желая думать о том, как предал Броунтона, точно так же, как и Анаис. Отбросив переживания, он направился к месту кучера, туда, где храпел и переминался с ноги на ногу его ценный арабский жеребец.
– Показывай дорогу, Реберн, – бросил Уоллингфорд, приготовившись следовать прямо за Линдсеем. – И если нам повезет добраться до конюшни живыми, первое, что мы сделаем, оказавшись дома, – это купим еще одну теплую пинту сидра и горячую женщину!
Линдсей вскочил в седло и подхватил узду, разворачивая арабского скакуна в нужном направлении. Несясь через пелену снега, он правил жеребцом так надежно, как только мог, не обращая внимания на резкий ветер. Линдсей инстинктивно направлял коня по дороге, которой следовал бессчетное количество раз в своей жизни.
Когда в поле зрения показались знакомые места, Линдсей замедлил жеребца, припустившего по обледеневшей тропе, которая возвышалась над Бьюдли. Внизу простирался городок, уютно устроившийся в долине. Глыбы льда бесцельно кружились на поверхности черных вод реки Северн, напоминая Линдсею однажды увиденный им пейзаж – остатки айсберга, рухнувшего в море.
Тряхнув своей гладкой черной головой, арабский скакун выпустил из ноздрей серое облако пара и исчез в круговороте окутавших его с всадником снежинок. Сжимая узду, Линдсей успокоил вставшего на дыбы коня и бросил взгляд на крышу церкви Святой Анны, возвышавшейся над панорамой города.
Ниже горного хребта раскинулась сонная деревня, которую Линдсей называл своим домом с самого рождения. Сегодня вечером тихая маленькая деревенька была весьма оживленной. Ее жители прогуливались по мощеным улочкам со свечами в руках, направляясь на рождественскую службу в церковь.
К западу от центра города, приютившегося в долине, там, где маленький приток отделялся от реки Северн и образовывал залив, располагалось одно из четырех приметных, впечатляющего размера поместий, владельцы которых составляли основу аристократического общества Бьюдли. Родовое имение Уоллингфорда граничило с лесом. Поместье Броунтона лежало восточнее, всего в минутах езды по горному хребту. Особняк Линдсея, Эдем-Парк, раскинулся по другую сторону моста. И совсем рядом, чуть ниже, виднелся дом Анаис, который Линдсей не видел почти год.
Мчась к особняку в якобитском стиле с самой вершины долины, Линдсей то и дело моргал, смахивая приземлявшиеся на ресницы снежинки. Земляной, едкий запах леса, разносившийся в воздухе, резко ударил в ноздри, стоило вдохнуть аромат – такой знакомый и все же основательно подзабытый за время странствий аромат родного дома.
Сегодня отмечали сочельник, и уголь в каминах заменили большими поленьями, по традиции сжигаемыми в канун Рождества, которые должны были гореть на протяжении всего праздника. Линдсей заметил потоки дыма, струившегося из трех больших труб, маячивших над островерхой крышей. Этот успокаивающий аромат перенес Линдсея в те времена, когда он был молод и беззаботен. Времена, когда он сидел у камина в компании Анаис, уплетая изюмный пудинг и заварной крем после рождественской службы.
При этих воспоминаниях взгляд Линдсея тут же сосредоточился на последнем окне с правой стороны дома. Там лениво мерцал тусклый отблеск одинокой свечи. Перед мысленным взором Линдсея предстала Анаис, она сидела на скамейке у окна, подпирая рукой подбородок и задумчиво глядя в небо. Анаис обожала зиму. Они множество раз сидели вот так, рядом, глядя, как снег легонько падает на землю. Нет, все было не совсем так… Анаис смотрела на снег, а Линдсей наблюдал за ней, влюбляясь все сильнее – с такой неудержимой силой, о существовании которой и не подозревал.
Его взгляд оторвался от окна возлюбленной и принялся бродить по земле, там, где зеленые травы теперь покрывало толстое белое одеяло, сверкавшее в серебристом лунном свете, будто усыпанное кристаллами; там, где живые изгороди кустов боярышника и остролиста, обрамлявшие каждую усадьбу, свешивались под грузом снега. Лишь одна случайно уцелевшая гроздь красных ягод остролиста выглядывала из-под белого снежного покрывала.
Качая кроны деревьев в лесу позади них, снова тихо застонал ветер, и Линдсей спрятал подбородок в воротник пальто, укрываясь от студеных завывающих порывов. Этот унылый звук так перекликался с тем, что творилось у Линдсея в душе…
– Восхитительно, не правда ли? – промолвил Уоллингфорд, останавливая лошадь рядом со скакуном закадычного друга. – Красоты здешней местности бесподобны, разве нет? Нигде не ценишь природу больше, чем в Уайр-Форест! Я обязательно запечатлею этот прекрасный вид на холсте, когда вернусь домой. – Уоллингфорд спешился, внимательно изучая раскинувшиеся внизу земли, и продолжил: – Я никогда не видел долину такой пустынной, безотрадной и дикой, но все же полной такой незабываемой красоты!
– Ты говоришь как истинный художник, – медленно произнес Линдсей, не в силах надолго задерживать взор на живописных живых изгородях. Увы, он по-прежнему украдкой бросал взгляды на одинокую свечу в окне, отчаянно желая, чтобы там появилась Анаис, и надеясь, что его недавние сны о ней не были предзнаменованием чего-то дурного, как почему-то нашептывал внутренний голос.
