— Я вот думаю, что дома будет нам лучше, да? Уж сколько дней прошло, а я и тронуть тебя боюсь — ты чужая какая-то.
Самой Грете было совершенно безразлично, как будет. Она привыкнет. Фриц никогда не умел особенно нежничать, это было вроде проявления слабости. Но он всегда был добр к ней. Никогда не обижал, по-своему заботился. И только бы не оставил, только бы не остаться одной.
Грета вздрогнула. Резко, всем телом. И значит, с ним.
— Прости, я… я не чужая… я не думала, что тебе так кажется…
— Я понимаю, столько лет прошло… А ты бродишь тенью, бесконечно что-то чистишь, стираешь, гладишь, готовишь, не остановишься возле меня ни на минуту, спишь на другом конце кровати… И я боюсь показаться тебе насильником, если придвинусь ближе и хоть поцелую тебя.
— Глупости какие, — она пожала плечами. — Я хозяйством занята, пока ты работаешь. Еще не хватало, чтобы тебе сказали, что я за тобой не смотрю. Ты же знаешь, люди скоры на язык, — она помолчала, подошла ближе, долго смотрела на Фрица. Наконец, сказала больше для себя, чем для него: — Ты — мой муж, я — твоя жена. Ничего не изменилось…
Он улыбнулся ей в ответ, встал с крыльца и, взяв за руку, притянул к себе.
— Правда, по-прежнему? — спросил Фриц.
— Правда, — она подалась к нему. — Есть хочешь? Обедать пора.
— Можно и пообедать, — рассмеялся он и, наклонившись к ней, крепко поцеловал в губы.
Его губы были давно забытыми, чужими. Ни радости, ни отвращения. Не испытывая никаких чувств, Грета подождала, когда он отстранится от нее, и слабо улыбнулась.
— Пойду разогрею, потом тебя позову, — с этими словами она скрылась в доме.
Потом неторопливо двигалась по кухне, накрывая на стол, и поглядывала в окно. Фриц снова что-то сколачивал, когда к нему подошел Рихард. В последнее время он часто ходил, словно чем-то озабоченный. Даже Грета порой замечала его хмурый вид. Пожалуй, никогда раньше она не видела его таким. Отстраненно подумала, что надо бы с ним поговорить. И снова вернулась к столу.
Когда все было готово, вышла в прихожую, чтобы позвать Рихарда и Фрица к обеду. И там же и замерла, расслышав через приоткрытую дверь голос мужа.
— Не знаю, отец… Я видел слишком много женщин… Которых… Над которыми поиздевались солдаты. И подумал, что сталось… Когда ехал сюда, больших надежд вас найти не питал, мне Берта сказала, что вы хотели перебраться в Констанц. И мало ли, что в дороге. Кругом военные. А теперь думаю, как понять ее. И других объяснений не нахожу.
— Нет, — раздался в ответ угрюмый голос Рихарда. — От этого я ее уберег.
— А этот ваш француз? Который жил у вас?
— Нет.
— Нет?
— Он бы не стал.
— Все солдаты одинаковые, тебе ли не знать?
— И ты?
— И я.
— А как же эта… твоя?
— Она не всегда была. Нет, нам точно надо поскорее выбираться. Домой вернемся, жизнь пойдет по-прежнему! Если бы ей дали разрешение на выезд! Нас только Грета и держит в этом окаянном городишке!
— Но ты ведь без нее не уедешь?
— Я столько к ней шел, что никуда без нее теперь не уеду.
Дальше слушать Грета не стала. Вернулась в кухню и позвала мужа в открытое окно. Страх, закравшийся в душу, мешал ей спокойно думать. Страх, что однажды Фрицу надоест ждать. Да и одиноких женщин нынче много. И чтобы он не оставил ее, она должна найти выход. И как можно скорее.
Остаток дня прошел спокойно и ничем не отличался от других дней. Был так же наполнен делами и вместе с тем оставался пустым. Будто не было. И не вспомнишь. Вечером Фриц задержался во дворе — он окончательно решил избавиться от каштана под окнами. Рихард только пожимал плечами и не спорил. Грета была уже в постели, когда муж, наконец, поднялся в комнату.
Он не обошел кровать с другой стороны и не лег, как делал это обычно. А сел с краю, возле жены. Протянул руку и провел ею по ее лицу. Глаза его будто светились изнутри — но это от света ночника. Кожа на пальцах шероховатая от застаревших мозолей. Но руки совсем прежние — большие, красивые мужские руки. Когда-то в этих самых руках она чувствовала счастье быть женщиной. Но как же давно это было!
— Я скучал по тебе, — тихо сказал Фриц.
— Я тоже, — так же тихо отозвалась Грета.
От его руки она не отстранилась и вяло думала о том, что надо лишь потерпеть. Они муж и жена, по-другому не будет. И ей не так страшно, когда он спит рядом. Только дождаться, что Фриц заснет. Просто дождаться. Она посмотрела ему в лицо. Пусть так, пусть и он думает, что она ждет. Ждет его.
Он тихо выдохнул и наклонился к ней, крепко прижавшись губами к ее шее. Потом откинул одеяло, стащил с себя белье, бросив его к изножью, чуть подвинул ее к середине кровати и лег рядом. Через ночную рубашку торопливыми, рваными движениями стал гладить ее грудь, живот, бедра, пока не нашел самый край, и, приподняв ткань, скользнул своими шероховатыми пальцами по голой коже, а потом сам перекатился на нее. Нашел ее рот. И снова стал целовать — уже по-настоящему, раздвигая языком ее губы, скользя им по зубам, по ее языку, все глубже. А потом коленом заставил ее развести ноги в стороны.
— Обними меня, — выдохнул Фриц.
Грета послушно закинула руку на его шею, другой дернула повыше рубашку. Двинула бедрами, подстраиваясь под него. Муж в ответ приподнялся, и она заметила шрам. Небольшой рубец почти идеальной круглой формы, испортивший гладкую кожу под ключицей. Она не могла оторвать глаз от давно зажившей раны, которая могла оборвать его жизнь. Раны от пули снайпера. Снайпера, о котором знал Ноэль. Ноэль… Она стиснула зубы, чтобы не выкрикнуть его имя вслух, когда остро почувствовала нетерпение, исходившее от Фрица. Грета слабо вздрогнула, чуть согнула ноги в коленях, разведя их шире, чтобы меньше касаться его горячей кожи. И закрыла глаза. Надо лишь потерпеть.
— Господи, сухая совсем, — поморщился он.
Вошел в нее не сразу. Не получалось. Но и закончилось быстро — его хриплым сбивчивым дыханием, короткой конвульсией и совсем забытым выражением лица, похожим на оскал. Потом он скатился с нее на другую сторону кровати. Только рука его продолжала сжимать ее грудь.
— Ничего… Ты привыкнешь ко мне снова… — прошептал Фриц, когда дыхание немного восстановилось.
— Да, Фриц, — ответила Грета и, одернув сорочку, накрылась одеялом. — Я привыкну.
*****
«Здравствуй, отец!
Мы теперь у Тобрука.
Я долго не писал. Сначала не было возможности, потом не мог собраться с духом.
Я не вернусь, папа. Вернее, не вернусь к вам, к Грете. Я хочу другой жизни с другой женщиной, которую полюбил, и без которой мне бы не выжить здесь. Так вышло, что она со мной. И так вышло, что я считаю ее своей женой.
Мы познакомились во Франции. Я был ранен (серьезно, но маме не говори, хватит с нее других вестей). Джит служила в госпитале медицинской сестрой. И она ставила меня на ноги. Может быть, если бы не она, меня не было бы в живых.
От отпуска после ранения я отказался. Говорю тебе честно и прямо — я не хотел потерять Джит. Обязательства перед Гретой и Гербером удержали бы меня на месте. А я не хочу и не могу. Как только представилась возможность, попросился в Египет, лишь бы от дому подальше — только на сейчас, на это время. Джит со мной. Мы теперь ни за что не расстанемся.
Мне жаль, что так вышло. Я никогда не откажусь от сына, но жить с Гретой не стану. Она хорошая, добрая, и я благодарен ей за многое. Но на волоске от смерти я выжил, потому что рядом была Джит. Разорваться не получится. И если чему я и научился, так это ценить то, что есть сейчас.
Прошу тебя, поговори с Гретой и с мамой. Я знаю, маме тяжело будет это принять. Грета еще молодая, устроится. Позаботься о ней и о Гербере, пожалуйста. Когда я смогу, я буду помогать им сам.
И прости меня. Я знаю, ты иначе меня воспитывал. И тебе будет за меня стыдно. Но я не хочу жертвовать своей жизнью. Ее и без того может оборвать любой снаряд.
А Джит вам понравится, честное слово. Я иногда думаю, что она, наверное, даже Грете понравилась бы. Пока она со мной, ничего не случится. Обещаю.
