— Ты бы хотела сделать меня счастливым?
— Конечно, очень, — ответила Кэтрин, — но я, наверное, не сумею.
— Сумеешь, если захочешь. Нужно только желание.
— То есть нужно отказать мистеру Таунзенду? — спросила Кэтрин.
— Да, нужно отказать мистеру Таунзенду.
Он с прежней нежностью обнимал дочь, глядя ей прямо в лицо, пытаясь заглянуть ей в глаза; но она отвела взор.
Они долго молчали. Это объятие начало тяготить Кэтрин.
— Ты счастливее меня, отец, — сказала она наконец.
— Я знаю, что ты сейчас очень страдаешь. Но лучше потерпеть три месяца, чем страдать много лет, всю жизнь.
— Конечно; но я бы не страдала с ним.
— Ты ошибаешься. Я в этом уверен.
Кэтрин не ответила, и доктор продолжал:
— Неужели ты сомневаешься в моем знании жизни, в моей любви к тебе, в моей заботе о твоем будущем?
— Ах, отец! — прошептала девушка.
— Пойми: я знаю людей, знаю их пороки, их безрассудство, их лживость.
Она высвободилась из объятий отца и запальчиво воскликнула:
— У него нет пороков, и он не лживый!
Отец не сводил с нее своих ясных, пронзительных глаз.
— Так ты сомневаешься в моей правоте?
— Я не верю, что он такой!
— Об этом я и не прошу тебя; поверь лишь, что я не ошибаюсь.
Кэтрин, конечно, не подумала, что это лишь ловкий ораторский прием; и все же призыв отца она восприняла враждебно:
— Да что ж он сделал? Что ты о нем знаешь?
— То-то и оно, что он за всю свою жизнь ничего не сделал — он бездельник и эгоист.
— Ах, отец, прошу тебя, не надо его ругать, — взмолилась Кэтрин.
— Я и не намерен его ругать. Это было бы ошибкой с моей стороны, сказал доктор и, отвернувшись, добавил: — Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится.
— Значит, мне можно увидеться с ним?
— Как тебе заблагорассудится.
— И ты меня простишь?
— Никоим образом.
— Всего один раз!
— Не понимаю, что значит "всего один раз". Если ты ему не откажешь, ваше знакомство будет продолжаться.
— Я хочу ему объяснить… я хочу попросить его, чтобы он подождал.
— Чего подождал?
— Подождал, пока ты не узнаешь его получше… пока ты не согласишься.
— Незачем морочить ему голову. Я знаю его достаточно и никогда не соглашусь на этот брак.
— Но мы можем ждать очень долго, — сказала Кэтрин тоном, который сама она считала смиренным и примирительным; однако доктор, будучи раздражен, воспринял ее замечание как бестактную настойчивость.
Ответил он, впрочем, достаточно невозмутимо:
— Если тебе угодно, ты, конечно, можешь ждать; рано или поздно я умру.
Кэтрин испуганно вскрикнула.
— Помолвка подействует на тебя интереснейшим образом: тебе захочется, чтобы это случилось как можно скорее.
Кэтрин со страхом глядела на отца. Доктор был чрезвычайно доволен своим аргументом, поразившим девушку авторитетностью или, точнее, смутной весомостью логической аксиомы, которую она не в состоянии была подвергнуть критике; и все же, хотя вывод отца казался научной истиной, Кэтрин отказывалась его принять.
— Лучше вообще замуж не выходить, чем ждать твоей смерти, — сказала она.
— Так докажи мне это. Если ты не расторгнешь помолвку с Морисом Таунзендом, ты, несомненно, станешь ждать моей смерти.
Кэтрин отвернулась, чувствуя, что ей становится худо. А доктор продолжал:
— И когда даже _тебе_ захочется, чтобы я умер поскорее, вообрази, с каким нетерпением будет дожидаться этого _он_!
Кэтрин попыталась вообразить нечто подобное (слова отца имели такую власть над ней, что даже ее мысли подчинялись им), но своим нетвердым умом поняла лишь, сколь отвратителен силлогизм доктора. Внезапно на нее снизошло вдохновение — она и сама определила бы это как вдохновение.
— Если я не выйду замуж, пока ты жив, то не выйду и после твоей смерти, — сказала она.
Отцу, надо признаться, ее замечание показалось не более чем еще одной попыткой сострить. И поскольку упрямый и не слишком развитый ум редко прибегает к подобной форме ведения беседы, доктор был крайне удивлен.
— Это ты нарочно говоришь? Чтобы только мне противоречить? — спросил он, прекрасно понимая, что тонкостью его вопрос не отличается.
— Нарочно? Ах, отец, в каких ужасных вещах ты меня все время обвиняешь!
— Если ты не собираешься ждать моей смерти, то к чему вообще откладывать ваш брак? Чего еще вам ждать?
Некоторое время Кэтрин не отвечала, затем сказала:
— Может быть, Морису понемногу удастся… тебя уговорить.
— Я не намерен с ним разговаривать. Он мне чрезвычайно неприятен.
Кэтрин вздохнула — удрученно, но не слишком громко; она постаралась подавить вздох, ибо считала, что не должна выставлять напоказ свои переживания и пытаться влиять на отца при помощи сомнительных средств взывая к его сочувствию, например. Она даже считала, что ей вообще не следует играть на его чувствах, — по ее мнению, это было бы жестоко. Ее роль должна была сводиться к мягкому и постепенному воздействию на его ум, на его понимание характера милого Мориса. Но как оказать на отца такое воздействие, Кэтрин не знала и потому чувствовала себя несчастной и беспомощной. Свой запас аргументов и возражений она исчерпала и могла теперь надеяться только на то, что отец сжалится над ней; ему действительно было жаль дочь, но в своей правоте он был уверен.
— Когда ты снова увидишься с мистером Таунзендом, — сказал он, передай ему, что если ты выйдешь замуж без моего согласия, я не оставлю тебе в наследство ни гроша. Эта новость произведет на него большое впечатление — большее, чем все, что ты добавишь от себя.
— Но это только справедливо, — заметила Кэтрин. — Если я выйду замуж без твоего согласия, я и не должна наследовать твои деньги.
— Дитя мое, — усмехнулся доктор, — твое простодушие воистину умиляет. Повтори мистеру Таунзенду то, что ты сейчас сказала, — тем же тоном и с тем же выражением лица, — и послушай, как он тебе ответит. Во всяком случае, не вежливо; скорее раздраженно. Мне это будет только приятно ведь таким образом он подтвердит мою правоту; впрочем, и ты, наверное, не обидишься на него за грубость — допускаю, что она тебе даже импонирует.
— Он не скажет мне грубости, — мягко возразила Кэтрин.
— Все же передай ему мои слова.
Кэтрин посмотрела на отца, и ее кроткие глаза наполнились слезами.
— Значит, мне надо увидеться с ним, — несмело проговорила она.
— Как тебе заблагорассудится!
И, подойдя к двери, доктор распахнул ее перед дочерью. Жест этот привел девушку в трепет — отец указывал ей на дверь!
