Он так часто играл в эту игру раньше. В течение многих лет.
Так почему же сегодня у него было чувство, что он допустил ошибку?
Почему сегодня, когда неожиданно появилась миссис Густри и сообщила, что мисс Рейнольдс и она покидают бал, он почувствовал себя таким потерянным? Джон хотел было попытаться воспрепятствовать их отъезду, но Кэтрин, опустив глаза, поспешно прошла мимо, чуть слышно произнеся слова прощания.
Джон задумчиво рассматривал янтарную жидкость, оставшуюся в бокале. Он ведь так хотел танцевать с Кэтрин, так зачем же нужно было играть в эти глупые детские игры?
Он еще не понимал почему, но знал точно, что с Кэтрин он больше не хочет играть в подобные игры. Теперь он осознал, как много она для него значит, и он не хотел обращаться с ней подобным образом.
Странно, но Джон Чатуин никак не мог разобраться в своих чувствах.
Она, безусловно, красива, но когда речь шла о женщине, красивая внешность никогда не была для него самым главным. В каждой женщине есть собственная прелесть. Он всегда так считал и умел находить удовольствие в этом разнообразии.
Кэтрин умна, но он был знаком со многими женщинами, которые вполне достойно могли поддержать разговор о политике, искусстве или истории. Она остроумна и способна довольно изящно вести словесный поединок, но он знаком с несколькими дамами, которые также обладали этим качеством.
Чем же она отличается от остальных? А она отличается, и в этом нет никаких сомнений. Он чувствовал это по тому, как сильно ему хотелось проводить с ней время, по тому, как поднималось его настроение, когда он видел, что Кэтрин входит в комнату.
Она определенно являет собой вызов, причем больший, чем какая-либо другая женщина. Кто еще сумел бы у него из-под носа увести лошадь, а потом, рискуя своей репутацией, вернуть ее? Смелость этой девушки неудержимо притягивала его.
Кэтрин сказала, что ее сестра хочет отправиться к леди Уиндем, чтобы встретиться с Уэстерлендом. Джону не хотелось видеть, как Кэтрин танцует с маркизом. Странно, но Джону хотелось, чтобы она интересовалась только им. Это было для него внове.
– Твой дядя экономит на масле?
Джон оторвался от созерцания бренди и увидел Эндрю, который стоял, небрежно облокотившись о дверной косяк.
– Не похоже, судя по тому, что горят сотни свечей и все лампы в доме.
– Так отчего же ты сидишь в темноте?
«В темноте лучше думается».
Всего лишь несколько дней назад Эндрю мог сказать Джону что угодно, и это его не могло обидеть. Он даже получал удовольствие от этих перепалок и подтруниваний, но в последние дни, и уж тем более сегодня вечером, он был не в настроении терпеть насмешки Эндрю.
– Полагаю, это совершенно ясно – я не хотел, чтобы меня беспокоили.
– Почему?
– Тебе не приходит в голову мысль, что мне просто захотелось побыть одному?
– Нет. – Эндрю вошел в библиотеку и замер, сложив руки на груди. – Трудно уединиться в доме, полном гостей.
– Конечно. Но в этой комнате никого не было, пока не появился ты.
– И правильно сделал. Ты, очевидно, пьешь любимый бренди своего дядюшки.
– Дьявол побери, Эндрю, сегодня вечером я не в настроении выслушивать твои саркастические замечания. Джон поднес бокал к губам и опустошил его.
– Тогда поднимайся, и поедем в «Уайтс». Совершенно на тебя не похоже – сидеть, погрузившись в раздумья.
– Я уже не в раздумьях. – Джон поднялся. – Я собираюсь поехать на званый вечер к леди Уиндем.
– Ладно. Поедем туда.
В планы Джона не входило ехать вместе с Эндрю. Он подошел к приставному столику и поставил пустой бокал возле графина с бренди.
– Я не говорил тебе, что сегодня вечером познакомился с мисс Рейнольдс? – спросил Эндрю.
К счастью, было темно. Джон повернулся к другу и, стараясь казаться равнодушным, ответил:
– Нет.
– Очаровательная девушка и очень вспыльчивая. Могу поспорить, ты сможешь неплохо провести с ней время.
Резко развернувшись, Джон схватил Эндрю за отвороты фрака и прижал его к стене.
– Не смей говорить о ней в подобном тоне.
В сумеречном свете, проникавшем в комнату, глаза Джона полыхали огнем.
– Хорошо, не буду, – спокойно ответил Эндрю. – Я и не знал, что ты так к ней относишься.
Ни тени недовольства или обиды не было в словах Эндрю. Он не сделал даже попытки вырваться, когда Джон, вспылив, прижал его к стене.
Джон отпустил Эндрю и отвернулся, с трудом сглотнул застрявший в горле ком. Если бы Эндрю отпустил подобное замечание о любой другой женщине, Джон, возможно, и согласился бы с ним, но поскольку они говорили о Кэтрин, подобная вульгарность его взбесила. Он вздохнул поглубже и постарался успокоиться.
– Ты ведь специально это сказал, не так ли? Ты хотел узнать, не рассердит ли это меня. Эндрю одернул фрак.
–Да. Мне показалось, что я знаю, как сильно ты увяз, но я хотел убедиться, что и ты это знаешь.
– Я знаю, – ответил Джон, хотя и не был в этом полностью уверен. Боже! Она перевернула всю его душу, минуту назад он даже потерял самообладание.
– Теперь и я это знаю.
– Мог бы просто спросить, – сказал Джон.
– Не думаю, что ты осознавал это до настоящего момента. Если решишь присоединиться, чтобы выпить шерри или сыграть роббер, я буду в «Уайтсе», – сказал Эндрю и, развернувшись, вышел.
Джон сделал глубокий вдох и налил себе еще бренди. Теперь он знал правду. Впервые в жизни он встретил девушку, которая значила для него больше, чем кто-либо. Он не хотел верить, что он влюбился.
Он может оказаться ее братом!
Что же ей делать? Чувства, которые Кэтрин испытывала к Джону, никак не походили на братские!
Проведя бессонную ночь и ужасное утро, Кэтрин, держа в руках книжку любимых стихов, входила в скромно, но достойно обставленную гостиную дома Виктории. Книгу она взяла исключительно для отвода глаз. Ей надо было подумать, надо было как-то примириться с мыслью, что у них с Джоном может быть один отец.
Не считая спальни, выдержанной в темно-сиреневых тонах, эта комната была ее любимой. Стены были обиты бледно-желтой тканью с цветами ручной выделки. Бархатные драпировки на окнах оттенка светлого аметиста были украшены причудливой вышивкой, изображающей папоротник, и искусно перевязаны витыми шнурами.
Прекрасно сочетающиеся с общим убранством комнаты диванчики светлого дерева в стиле классицизма были обтянуты ярким материалом с цветочным рисунком, который гармонировал со стенами и оконными драпировками. Над камином, в обрамлении сабель в ножнах с серебряными накладками, висел парадный портрет покойного мужа Виктории.
Отодвинув бархатную штору, Кэтрин подняла створку окна и выглянула в сад. Последние несколько дней были необычайно солнечными, и сад был весь в цвету.
