Зал одобрительно загудел. Гости стали поднимать кверху кубки, полные вина или пива. Кому не хватало посуды, стали торопить своих соседей, а то и вовсе вырывать ее прямо из рук. В глубине зала, над одним из столов поднялась неуклюжая фигура Хакона Финна. Лицо спорщика было украшено синяком под глазом и рассеченной губой, но это нисколько его не смущало. Смущало скорее непривычное выступление перед большой аудиторией и присутствие в зале незнакомых лиц, особенно женского пола. Но все же Хакон не смог удержаться и начал:
— Я тоже вырос сиротой, и знаю не понаслышке…
— Ты это к чему, Финн? — заорали его соседи по столу и попытались усадить бывшего сироту на место, но тот не поддался.
— Раз говорю, значит — есть к чему! — рявкнул он и продолжил, — у молодой графини нет матушки и батюшки, кто заступится за нее? Наш хевдинг ведь крутой парень! Так вот, я желаю новобрачным, чтобы у них в семье был мир и лад! А за это я допью этот чертов бочонок.
С этими словами Хакон взгромоздил себе на грудь бочонок с пивом, но поднять его на уровень лица сил уже не хватило. Будучи уже основательно пьяным, драчун стал валиться на спину вместе с пивом, но был вовремя подхвачен соседями.
«Снова лоб холодит шлема сталь», — затянул довольно унылый голос из дальнего угла.
«И соленые брызги летят», — подхватил другой, покрепче. И, наконец, весь зал дружным хором грянул так, что затряслись стены:
«Но мы викинги, значит едва ль
Для нас будет дорога назад.»
Кларисса взглянула на своего мужа. Ингмар, казалось, просветлел, то ли от хвалебной речи герцога, то ли от волны безудержной энергии, которая вместе с песней прокатилась по залу. Хевдинг вскочил на ноги и, размахивая в такт кубком, принялся тоже петь вместе с остальными. А викинги, сидевшие плотными рядами за столами, увлекли вместе с собой и франков. Весь зал, закачался, как морские волны, в такт лихой песне.
«Нас боятся, и нас ненавидят,
Нас не ждут никогда, и нигде.
Но пока глаза наши видят
След чужих кораблей на воде…»
Последние две строчки пьяные голоса подхватывали с особым рвением, а первые — затягивал обычно все тот же козлиный тенорок.
«Пусть не каждый увидит старость
Нам иная судьба дана:
Погребальным костром станет парус,
А курганом нам будет волна…»
В разгар песни Кларисса почувствовала какое-то движение под столом и отвернула скатерть. Девушка вздрогнула — из-под стола на нее смотрели ореховые глаза барона Филиппа де Комон. Долговязый детина двадцати пяти лет залез под стол согласно старинной французской традиции. Нужно было украсть у новобрачной подвязку, если муж отвлекся. Новобрачный должен был выкупить ее у гостей. Сами предметы воровства служили поводом для многочисленных шуток и насмешек. У Клариссы все похолодело от мысли, как может отнестись своенравный хевдинг к такой выходке, но ей ужасно хотелось хоть чем-нибудь насолить захватчику. И графиня, хотя и опасаясь последствий, все же приподняла юбку и, сняв прелестную вещичку интимного женского туалета, вручила ее смельчаку барону.
Как раз к тому моменту, когда закончилась лихая песня, и Ингмар вернулся на свое место, на соседнем столе, где сидели франки, выбралась из-под скатерти массивная фигура. Парень гордо держал над головой белую шелковую подвязку и смотрел в сторону молодого мужа. В этой части зала возник шум. Франки оживленно смеялись и показывали в сторону хевдинга. Ингмар уставился на Филиппа, ничего не понимая, но вот Роберт склонился к его уху, молодой муж глянул на Клариссу и побледнел. В следующее мгновение мужчина неожиданным прыжком перемахнул через весь стол, зацепив при этом кубок с вином. Вино хлынуло прямо на платье одной из дам, а жених уже оказался возле растерянного похитителя подвязки. Роберт не успел и слова вымолвить, как Ингмар с размаху въехал здоровенным кулаком прямо в длинный подбородок похитителя подвязки. Долговязое тяжелое тело повалилось на стол, тот хрустнул и переломился, полетели кубки с вином, блюда с салатами, пироги, ломти жареного мяса. Некоторые гости упали вместе с лавками, кубками в руках и кусками мяса во рту. Поднялся сильнейший шум, Ингмар хотел броситься опять на своего обидчика, но его остановил вовремя оказавшийся рядом герцог. Он стиснул руки молодожена и воскликнул:
— Прошу простить новобрачного!
На первые слова нормандца почти никто не обратил внимания, но Роберт закричал еще громче:
— Прошу простить молодого мужа!
Зал притих.
— Мои соотечественники еще не знакомы с обычаями франков. Поэтому молодой муж и возмутился. А кто бы не поступил также?
— Да, да, — засмеялись за столами, а Филипп потирал ушибленный подбородок.
— Так вот! Муж назначает цену за подвязку, — герцог поднял кверху указательный палец, — две бочки эля и два бочонка вина!
Толпа удовлетворенно загудела. Сломанный стол быстро починили. В зал внесли еще напитки и дополнительные блюда. Поочередно вставали гости: франки, викинги и произносили свои поздравления молодым. В разгар свадебного пира, казалось, каждый хотел сказать поздравительное слово, даже пытались перекричать друг друга. Время от времени то викинги, то франки затягивали песню. К тому же были приглашены и скальды. Седобородый старик играл на щипковой лютне, а слепой юноша тенором пел баллады про Одина и Тора, а также про славных воинов, попавших на вечный пир в Валгаллу.
Увидев, что у Клариссы проблемы, тетя Мари встала из-за стола и, отправив Матильду на свое место, уселась вместо нее рядом с невестой.
— Что с тобой, моя девочка? — зашептала тетя, ласково погладив ее по руке. От такого долгожданного участия у глубоко несчастной графини полились обильные слезы из глаз, но она не издала ни звука — ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел ее скорбь. В зале, хотя всюду и горели факелы, было довольно темно, и можно было незаметно плакать, не боясь, что кто-нибудь заметит ее горе. — Что случилось?
— Ничего, тетя! Все плохое уже произошло, что еще может случиться? Ах, милая тетя Мари! Не уезжай из замка, прошу тебя, поживите с Матильдой у меня немного, хоть недельку-другую!
— Хорошо, моя дорогая! Вот сейчас ты пододвинешь свое кресло поближе к моему, чтобы нас никто не услышал, и расскажешь, почему ты так внезапно расстроилась. Твой муж тебя обидел?
— Он не обидел меня, но не разрешил выходить из-за стола. Уже начал командовать! Ты же знаешь, я не привыкла, что кто-то решает за меня, что мне делать — вставать или сидеть, разговаривать или молчать.
