Ни один из них из преданности Пенни не сказал вслух, что симпатичная, хотя и не слишком умная девушка — все, на что Пенни может рассчитывать.
— Прошло уже тринадцать лет после того ужасного несчастного случая с ним,— сказала Анжелика. — Я считаю, что он прекрасно справляется. И с этим он справится.
Фредди грустно улыбнулся:
— Надеюсь, ты права. Мне следует больше верить в брата.
На целую минуту в гостиной воцарилась тишина. Анжелика откусила еще кусочек кекса, Фредди крошил пальцами бисквит.
— Послушай, — в один голос сказали они.
— Сначала ты, — предложил Фредди.
— Нет, сначала ты. Ты мой гость. Я настаиваю.
— Я хотел попросить тебя о любезности, — сказал он.
— Мы с тобой знакомы сто лет, и ты ни разу не просил меня о помощи. Возможно, это потому, что я всегда навязывала тебе свое мнение и желание. — Ее глаза ласково сверкнули. — Но продолжай, пожалуйста. Я сгораю от нетерпения.
Ему нравилась форма ее рта, когда она улыбалась — очень слабо, одними уголками губ. Почему же он никогда не замечал, каким магнетическим притяжением обладает ее улыбка?
— Я видел интересную картину в доме мисс Эджертон. Автора никто не знает. Но мне кажется, что я видел работу, выполненную в той же манере. Но никак не могу припомнить, когда и где, — сказал Фредди. — Твоя память, равно как и твои знания по этому вопросу, гораздо богаче.
— Комплимент? Я обожаю комплименты. Лесть может завести вас очень далеко, молодой человек.
— Ты же знаешь, я не умею льстить... — Десять лет назад Анжелика уже была общепризнанным знатоком искусства. Она обладала великолепной эрудицией. — Я сделал несколько фотографий. Могу я их показать тебе после проявки?
Анжелика склонила голову набок и принялась накручивать на палец непокорный завиток.
— Но я ведь еще не согласилась помогать тебе. Сначала мне бы хотелось услышать ответ на мою просьбу. Я жду ответа уже много недель, если ты помнишь.
Он ни о чем другом и думать не мог в течение последних недель.
Фредди покраснел, хотя и старался не делать этого.
— Ты говоришь о портрете?
Она желала, во что бы то ни стало иметь свое изображение в обнаженном виде. Когда Фредди говорил брату, что нет ничего похотливого в изучении женских форм, перед его мысленным взором проплывали на редкость сладострастные видения, и во всех присутствовала обнаженная Анжелика.
— Да.
Она была прямой и невозмутимой, зато Фредди чувствовал себя на редкость неловко.
— Но пойми, я не эксперт в изображении человеческого тела.
— Ты всегда был излишне скромен, мой дорогой. Я бы не просила, если бы не верила в твои способности. Я видела много твоих работ. Тебе очень хорошо удается изображать людей.
Она была права, хотя Фредди предпочитал не рисовать людей слишком часто. С детства он был неловким ребенком: постоянно попадал в неприятности, никогда не возвращался со двора домой без ушибов и ссадин. Поэтому его старались держать дома, когда больше всего на свете ему хотелось гулять, бегать, прыгать или даже просто лежать на мягкой траве, наблюдая, как по небу плывут белые облака. Рисовать людей можно было в помещении, а ему нравилось оставаться на природе, стараясь передать нежно-розовый оттенок цветков вишни или бесконечное многообразие красок заката.
Сейчас, глядя на свою собеседницу, он уже мысленно подсчитывал, сколько частей охры и киновари следует добавить к серебристо-белой краске, чтобы передать теплый здоровый оттенок ее кожи.
— Ты говорила, что портрет тебе нужен для личной коллекции.
— Да.
— Значит, ты его не намерена выставлять?
— Ты так заботишься о моей скромности? — засмеялась Анжелика. — Почему я не должна показывать красивое тело?
— Мне необходимо твое обещание.
С Фредди по большей части было нетрудно договориться. Но сейчас он не собирался уступать.
— Я хочу, чтобы портрет запечатлел мою молодость. Когда-нибудь я взгляну на него и вспомню, что утратила. Торжественно обещаю, что не только не стану выставлять его, но даже не повешу в собственном доме. Он будет лежать в ящике до тех пор, пока, взглянув в зеркало, я не увижу старую ведьму. — Анжелика снова улыбнулась: — Ты удовлетворен?
Фредди сглотнул.
— Хорошо. Тогда я его сделаю.
Анжелика поставила чашку и взглянула на Фредди в упор:
— В таком случае я с удовольствием помогу тебе установить происхождение таинственной картины.
Миссис Уоттс умерла уже четверть века назад, и Вир посчитал, что ему несказанно повезло, когда всего лишь через несколько часов поисков он нашел того, кто ее знал.
Поиски привели его из Бермондси в Севен-Дайалс. Расположенный едва ли в миле от обширных площадей Мейфэра район Севен-Дайалс в начале века был знаменит своими преступниками и ужасающей нищетой. В последние годы ситуация улучшилась, но Вир все равно не рискнул бы отправиться на прогулку по его узким улочкам ночью в одиночестве.
Но пока был яркий день. На Сент-Мартинз-лейн — улице, ведущей в этот район, громко пели птицы — именно в этом месте обычно собирались лондонские любители птиц. Маркиз прошел мимо магазина, в витрине которого были выставлены клетки с певчими птицами — снегирями, жаворонками, скворцами. Все они нервно чирикали и щебетали. В другом магазине продавались откормленные воркующие голуби. Свою лепту во всеобщую какофонию вносили ястребы, совы и попугаи. Маркиз почувствовал немалое облегчение, проходя сначала мимо магазина с рыбами, а потом с кроликами. Все они молчали.
Джейкоб Дули жил на Литтл-Эрл-стрит, где располагался весьма многолюдный открытый рынок. Вир с любопытством пригляделся и понял, что здесь продаются только подержанные, а то и совсем старые вещи. Вир не мог себе представить, как может современная женщина использовать комплект ободков кринолина, но не единожды видел, как их предлагали к продаже с рекламой: «Писк моды».
Квартира Дули оказалась на верхнем этаже четырехэтажного здания, фасад которого украшали вывески молочника, бакалейщика и мясника. На узкой темной лестнице нестерпимо воняло мочой.
На стук Вира из двери выглянул человек лет шестидесяти, приземистый и коренастый, с богатой, но неухоженной шевелюрой и окладистой бородой цвета соль с перцем. Он молча рассматривал Вира, не делая попытки ни закрыть дверь, ни выйти. Вир переоделся и поработал над своей внешностью. Теперь он был дородным извозчиком, с бородой ничуть не меньшей, чем у Дули. Его грубая одежда пахла именно тем, чем должна была — лошадьми и пивом.
— Кто вы? И зачем ищете миссис Уоттс? — спросил Дули с явно выраженным ирландским акцентом.
