Эви едва не закрыла глаза, но вовремя опомнилась. Она точно знала, что находится под его одеждой. Если бы только ее рука коснулась его кожи…
Он вдруг глянул ей в глаза. О нет…
Она отвела взгляд, ощутив, как загорелись щеки. Разумеется, это глупо, но она чувствовала себя прозрачной как стекло. О небо, что, если он догадался о ее мыслях?
Бенедикт сжал талию Эви почти властно, словно девушка принадлежала ему, и она потрясенно взглянула на него.
Что он делает?
Всего несколькими секундами раньше она сказала бы, что он был немного преувеличенно вежлив, но теперь выражение его лица было таким напряженным и почему-то знакомым, что она не понимала, как быть. Он удерживал ее взгляд, не мигая, и без учтивой улыбки, не пытаясь смягчить интимность момента, и Эви никак не могла отвернуться. Он словно бросал ей вызов, требуя что-то сказать.
Но она не могла произнести ничего, даже если бы от этого зависела ее жизнь.
Он поднял ее легко и осторожно, словно она весила не больше ребенка. Она наслаждалась его прикосновением, пьянящим ощущением его объятий… Он медленно, нежно опустил ее на землю, словно перышко, порхающее на ветру. Когда ее ноги коснулись земли, она оказалась так близко, что их тела почти соприкасались. От него снова пахло сандаловым деревом, и она вспомнила, как почти упала на его грудь в тот первый день.
Сама не зная почему, она подалась к нему. Взгляд ее был неотрывно устремлен на его губы. Он крепче сжал талию.
Но тут Эпона переступила с ноги на ногу.
Эви так растерялась, словно над ее ухом кто-то выстрелил из пистолета. Она вдруг осознала, где находится и что грум стоит всего в двух шагах, по другую сторону от Эпоны. Бенедикт моргнул, выпрямился, опустил руки и отступил. Ей отчего-то стало холодно без тепла его рук, и она едва удержалась, чтобы не запротестовать.
Он глянул на конюха, отступил на несколько шагов и огляделся. Она воспользовалась моментом, чтобы взять себя в руки, успокоить колотящееся сердце и бунтующий желудок.
Так вот что значит выражение «вскружить голову»!
Господи Боже, простое прикосновение — и она пропала! Впервые в жизни она понимала, что чувствовали ее родители, когда много лет назад их взгляды встретились в бальном зале Брюсселя и весь мир перестал существовать. Возможно, это то, о чем болтали, над чем хихикали и из-за чего краснели ее подруги, причем после единственного танца с джентльменом, которым восхищались. Она никогда не могла понять их глупого поведения, тем более что вышеупомянутые джентльмены их никак не поощряли.
Эви почти рассмеялась над собой: очевидно, она так разволновалась только потому, что он снял ее с лошади! Боже, она знает этого человека всего два дня!
Два дня. Возможно ли, чтобы ее так влекло к мужчине всего через два дня?
Она глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. Бенедикт не для нее. Он просто пройдет через ее жизнь. Оба они на пути к своей мечте. И очень скоро он уедет.
Их взгляды снова встретились, и ей стало не по себе. Да, скоро его здесь не будет. Но сейчас они вдвоем.
Она посмотрела налево, где тропинка шла вдоль ухоженного берега и заканчивалась у беседки. Если глянуть в противоположном направлении, тропинка вилась вдоль причала, прежде чем исчезнуть в лесу.
Искушение побыть наедине с ним было слишком велико. Эви, охваченная нервной энергией, свернула вправо.
— В путь?
Бенедикт наклонил голову:
— Как пожелаете, миледи.
«Да, почерк стал куда красивее. Насчет мудрости… посмотрим. Кстати, о вашем дне рождения: вы получили то, на что надеялись? Интересно, о чем мечтают дочери маркиза, когда по ночам смотрят на небо?»
Из писем Хастингса Эви
Черт побери, можно подумать, он неопытный, ничего не понимающий юнец! Он ведь прекрасно понимал, что должен держаться от нее на почтительном расстоянии… Но нет, при первой же возможности схватился за шанс снова коснуться ее!
Теперь, когда они шли по песчаной дорожке, он сознавал, что никогда не ощущал чьего-то присутствия острее. Окружающие деревья вполне могли бы служить декорацией к пьесе, поскольку он не обращал на них ни малейшего внимания.
Почему-то, стоило Эви дотронуться до него, все беды, все неприятности, даже все мысли куда-то исчезали. И на секунду он становился просто мужчиной, отдающим все чувства небезразличной ему женщине. По правде говоря, он не мог сказать, что произошло бы, если бы лошадь не вернула его к действительности.
Хотя, если уж совсем честно, он до сих пор не в себе.
Будь он в здравом уме, не мучился бы от желания погладить ее по руке. Не гадал бы, насколько мягки ее губы, не воображал бы, как прижимает ее к себе и целует до умопомрачения.
А что, если бы она ему ответила?
Он тряхнул головой, пытаясь отделаться от дурацких мыслей.
Для пущей безопасности он заложил руки за спину. Эви теребила застежки жакета. Нервничает или тоже не знает покоя?
Дорожка исчезала в лесочке, которым порос другой берег озера. В Хастингсе все пело при мысли о том, что скоро они останутся совсем одни. Впервые одни, где их не увидят ни родные Эви, ни конюх, ни даже лошади! Следовало бы изо всех сил бежать в противоположном направлении, но он не мог заставить себя покинуть ее. Еще немного времени с ней, еще несколько минут свободы без этой тяжести, обременяющей плечи… Он позволит себе быть просто человеком, гуляющим в лесу со старым другом: разве это так ужасно?
Теперь, когда они наконец вместе, он не мог придумать, что ей сказать. Сейчас Бенедикт находился в таком состоянии, что необходимо ослабить напряжение, или он с ума сойдет!
— Чудесное озеро, — выпалил он и съежился от банальности собственной фразы.
Эви прикусила губу и кивнула.
— Совершенно верно, — сдавленно пробормотала она и, помолчав, добавила: — Здесь много рыбы.
— Прекрасно!
Господи, он только себе кажется пустоголовым идиотом или ей тоже?
Неожиданное напряжение между ними, казалось, лишило его способности вести обычную беседу.
— Вчера вы с Ричардом здесь ловили рыбу?
Он покачал головой:
— Мы ходили к ручью за форелью.
— Вот как…
Абсурд! Между ними лежит пять лет разлуки, а они говорят… о чем?
Бенедикт попытался найти более интересную тему и почти немедленно вспомнил о ее любимом занятии.
Он откашлялся и нырнул в разговор очертя голову:
— Расскажите, как стали столь важной частью семейного дела.
Вопрос не настолько успокоил ее, как надеялся Бенедикт, но по крайней мере заставил ответить:
