Но Чандос не принял вызов. Разговор с подонком надоел ему.
— Не то чтобы я не хотел убивать тебя, Траск, — сказал Чандос, подходя ближе. — Посмотри на меня! Взгляни мне в глаза! Ты видел их раньше, Траск, хотя это были не мои глаза. Может, ты изнасиловал за свою жизнь стольких женщин, что и не вспомнишь, о какой из них я говорю? — Траск тяжело задышал, а Чандос добавил:
— Вижу, ты вспомнил.
— Это было четыре года назад, черт возьми!
— И ты думал, что время убережет тебя от мести команчей? Знаешь ли ты, что стало с теми, кто был с тобой в тот день?
Траск знал. Лицо его стало белее полотна. Значит, он ошибся, думая, что все кончено и дикари сполна выместили гнев на других.
Он рванулся изо всех сил, но веревки крепко держали его. Теперь Чандос видел его страх: глаза, смотревшие на него с безумной мольбой, выражали ужас перед близкой смертью.
Чандос отвернулся и неторопливо пошел к своему мерину. Вскочив на него, он ухватил за поводья чалую лошадь Траска и сказал:
— Теперь ты знаешь, почему я хочу твоей смерти, Траск. Но вспомни еще молодую женщину-команчи, которую ты сначала изнасиловал, а потом заставил умереть жестокой медленной смертью.
— Это была всего лишь чертова индианка! Вот теперь Чандос уже не испытывал ни малейших угрызений совести.
— Это была красивая, нежная женщина. Ее ребенок умер в тот же день, а муж до сих пор оплакивает ее. Она не причинила зла ни одной живой душе. Она была воплощением доброты. А ты убил ее. Поэтому я передаю тебя в руки ее мужа. Ему ты нужен, а мне нет.
С этими словами Чандос ускакал прочь. Траск отчаянно вопил, умоляя Чандоса вернуться и убить его. Но Чандос был глух к его крикам. Другие крики стояли у него в ушах. То кричали женщины и дети, которых насиловали, мучили, резали. Они были рядом, как и его друзья-воины. Чандос не видел их, но чувствовал, что они смотрят на него и все понимают.
Вскоре Чандос различил вдали силуэт Кортни, и призраки прошлого оставили его. Эта невинная девушка, одинокая в этом жестоком мире, была бальзамом для его израненной души.
Она остановилась в центре плоской равнины. Лунный свет окутывал серебряной дымкой Кортни и ее лошадь. Чандос поскакал быстрее.
Когда он подъехал, Кортни разрыдалась. Чандос улыбнулся. Сдерживать эмоции было не в ее характере, но сегодня вечером она превосходно справилась с этим. Когда того требовали обстоятельства, она была спокойна и смела, а теперь, почувствовав полную безопасность, дала волю слезам.
Он снял ее с седла и пересадил на свою лошадь, крепко ухватив сзади. Она прильнула к его груди, не переставая плакать. Чандос обнимал ее, радуясь этим слезам, — с ними проходил страх. Когда рыдания прекратились, он нежно повернул ее к себе и поцеловал.
Сейчас его поцелуй был совершенно другим, и Кортни сразу поняла это. Ее охватил такой неистовый жар, что Кортни испугалась и вырвалась из его объятий.
Чуть дыша, она взглянула на Чандоса. Его спокойствие разозлило ее.
— Не говори, что и на этот раз ты хотел закрыть мне рот.
— Тебе интересно, почему я тебя поцеловал? — со вздохом спросил он.
— Я…
— Не надо, котенок. Если я скажу тебе, то мы с тобой очень скоро окажемся на земле, а утром ты уже не будешь так невинна, как сейчас.
У Кортни перехватило дыхание.
— Я… я не думала, что ты находишь меня… привлекательной.
Он промолчал. Ни слов разуверения, ни объяснения в любви — одно молчание. Что, черт возьми, это значит?
— Лучше пересади меня на мою лошадь, Чандос, — неуверенно сказала она.
— По-твоему, так «приличнее»? Она всей душой желала остаться рядом с Чандосом, но его насмешка задела ее.
— Да, — холодно обронила она, — так будет приличнее.
В следующее мгновение Кортни уже сидела в своем седле, и едва она успела подхватить поводья, как ее кобылка поскакала следом за мерином Чандоса.
Всю дорогу Кортни была охвачена радостным возбуждением: Чандос хочет ее!
Чандос хочет ее! Об этом Кортни подумала, проснувшись на следующее утро, и ее снова охватило радостное возбуждение. Но очень скоро ее пыл охладила ужасная догадка. Она поняла, все поняла, и — ох, это было так очевидно! Господи, а она-то размечталась как дурочка! Конечно, он хотел ее. Она здесь единственная женщина, а ведь он мужчина. А как она знала, мужчины привыкли брать то, что под рукой. Да, он хотел ее, но его желание было примитивным. С самого начала он выказывал к ней полнейшее равнодушие, а сейчас его одолевала обыкновенная похоть, и ему все равно, с кем удовлетворить ее.
— Ты что, хочешь сжечь это одеяло? Кортни быстро обернулась:
— Что?
— Ты смотришь на него таким испепеляющим взглядом.
— Я… мне приснился плохой сон.
— После вчерашнего это неудивительно.
Чандос сидел на корточках у костра, держа в руке оловянную кружку с кофе. Он уже побрился и оделся, нацепил даже свою широкополую шляпу для верховой езды. Он приготовился к отъезду, но, очевидно, решил дать ей выспаться. Сон и в самом деле был необходим Кортни.
— Если ты не слишком торопишься, может, нальешь мне кофе? — спросила Кортни, поднимаясь и складывая постель. Тут только она поняла, что легла вчера спать не раздевшись. — Господи, я, наверное, рехнулась, — пробормотала она, ощупывая все еще непросохшую одежду.
— Возможно, это была запоздалая реакция, — предположил Чандос.
— Реакция? — Кортни стрельнула в него глазами. — Но ты-то знал! Почему же не напомнил мне?
— Я напомнил. Ты сказала мне «большое спасибо», легла и заснула.
Кортни отвернулась, представив, какой дурой она ему показалась, когда улеглась спать в мокрой одежде. А все из-за того, что Чандос вдруг захотел ее! Конечно, дура.
— Мне… надо переодеться, — сказала она и поспешно ушла.
Но на этом ее неприятности не закончились. Вчера вечером она так быстро собиралась, что, не подумав, сунула мокрую одежду в саквояж, и теперь все вещи отсырели.
Кортни глянула через плечо на Чандоса, потом опять в саквояж.
— Чандос, я… я…
— Что там еще стряслось. Кошачьи Глазки? Она опять посмотрела на него и выпалила:
— Мне нечего надеть.
— Нечего?
— Нечего. Я… положила в саквояж мокрые вещи и… забыла их оттуда вытащить и просушить.
— С просушкой придется подождать до вечера. А твои брюки тоже мокрые?
Он подошел к ней и заглянул в саквояж.
— Нет, сухие. Я убрала их в седельную сумку.
— Ну что ж, тогда надевай их.
— Но я думала…
— Ничего не поделаешь. Погоди, я дам тебе одну из своих рубашек.
Удивительно, но Чандос, казалось, совсем не рассердился. Через секунду он бросил ей кремовую рубашку из мягчайшей оленьей кожи. Вся беда заключалась в том, что рубашка была не на пуговицах, а на шнуровке, а у Кортни не было сухой сорочки, чтобы надеть под нее.
