Его четко очерченные страстные губы прижались к ее губам, в них не было никакой жесткости, только уверенная просьба и жаркий чувственный соблазн. Его язык поддразнивал чувствительную и нежную линию ее губ, исследовал то место, где они смыкались. Он обнаружил небольшую ранку, которую он нанес ей зубами в тот момент, когда его ударили по голове предыдущей ночью, и мягкими поглаживаниями языка облегчил боль. Захваченная этой нежностью, она, приоткрыв губы, позволила ему проникнуть глубже и осторожно, но в то же время испытывая при этом удовольствие, прикоснулась языком к кончику его языка.
Где-то в далеком уголке сознания поднялся слабый пуританский протест против ее содействия собственному падению. Совесть диктовала ей необходимость подчиниться, но она не требовала от нее наслаждаться этим подчинением. Она предпочла бы обвинить в случившемся вино, которое, смешавшись с кровью, тяжелым потоком текло в ее жилах, или исконную женскую слабость, или даже непреодолимую силу Равеля. Но причина была не в этом. Причина лежала в ней самой, в возбуждении давно дремавшей страсти, желания, которое давно ждало своего удовлетворения. Она инстинктивно использовала этот шанс, чтобы испытать на себе самое щедрое вознаграждение, предоставляемое жизнью за всю ту боль, что испытывает человек на жизненном пути.
Она ощущала на губах Равеля вкус кофе и сладость летних ягод. Его теплый рот манил ее, а его внутренняя поверхность была гладкой и влажной. Их языки встретились, и их шершавые поверхности переплелись. Его руки скользили по ее плечам, стройной спине, прижимая ее все ближе, опускаясь все ниже, чтобы сжать бедра. Его пальцы наконец нашли боковую пуговку на поясе ее панталон, он расстегнул и снял их, проводя при этом рукой по ее обнаженной коже, то растирая, то нежно поглаживая ее.
Внизу под собой она чувствовала его длинную твердость, свидетельство силы его желания обладать ею. Однако в его движениях не было торопливости, только глубокое чувственное наслаждение этим мгновением, как если бы он хотел глубоко запечатлеть на свое теле и в своей памяти вкус и ощущение ее тела.
Прижимая ее к себе, он развернулся так, чтобы она оказалась к нему боком. Он покрыл горячими поцелуями ее щеку, начиная от уголка рта и заканчивая изгибом скулы. Он прижался к шелковым прядям ее волос и долго проводил губами по красно-золотым прядям, прежде чем наклонился, чтобы окончательно стянуть с нее панталоны. Затем он прижался губами к ее телу и, медленно целуя, продвигался вверх по грудной клетке, пока не достиг груди. Он сжал ее рукой, а затем, отпустив руку, обвел языком окружность вокруг соска и наконец мягко охватил набухший сосок губами и прижал его языком к своему влажному небу.
Аня сделала глубокий судорожный вдох, почувствовав, как ее охватывают все более сильные волны желания и одна за другой устремляются вниз. Закрыв глаза, она потянулась к нему и принялась своими чуткими чувствительными пальцами гладить его по мускулистым плечам, груди, спускаясь все ниже, к плоскому упругому животу. Он поймал ее руку и положил ее на свою толкающую длину, которая была шелковиста в своей гладкости. Она приняла это приглашение, и ее тут же охватил неожиданный восторг, а также удивление по поводу щедрости, с которой он предлагал ей себя.
Время потеряло свое значение. Дождь монотонно стучал по крыше, и молнии время от времени заливали комнату призрачным светом. Огонек в лампе мигал, а угли в камине потрескивали и вспыхивали пульсирующим красным светом. Их тела, облитые то красным, то золотым, то серебряным светом, дрожали от собственного внутреннего жара. Дыхание становилось все тяжелее, а движения все менее и менее контролируемыми.
Руки Равеля с хищной нежностью исследовали ее тело, не принимая во внимание никакой скромности после того, как он разыскал неприкосновенный источник ее женственности. Казалось, что его медленные настойчивые ласки размягчили даже ее кости и заставили расплавленную кровь мчаться по жилам с удвоенной скоростью. Мышцы ее живота непроизвольно сокращались. Ее сердце гулко колотилось в груди. Она изогнулась навстречу ему, испытывая страстное желание быть поближе к нему, слиться с ним, стать его частью.
Он слегка отстранил ее рукой и, скользя пальцем между ее ног, коварно, осторожно проникал все глубже и глубже. Двигаясь по кругу, осторожными, успокаивающими движениями он облегчил боль первого жгучего ощущения, преодолевая ее напряженность с медленной, восхитительной настойчивостью. Он прокладывал себе путь с безграничной настойчивостью, пока она в явном и все более нарастающем экстазе не прижалась к нему с тихим приглушенным стоном.
Тогда, притянув ее к себе, он вошел к нее, настаивая и отступая, постепенно проникая все глубже и глубже. В какой-то момент она почувствовала жгучую боль, но прежде чем смогла вскрикнуть, боль отступила, и ее сменило ощущение приятного устойчивого ритма внутри.
С ее губ слетел звук облегчения, смешанного с чистейшим сладострастным удовлетворением. Как по сигналу, он подхватил ее и повернул на спину, нависая над ней. Его цепь, прикрепленная к крюку в стене чуть выше над кроватью, теперь обвивала ее бедра и неразделимо связывала их.
Едва ли Аня заметила эту, еще одну, связь, соединившую их тела. Она приподнималась навстречу ему, безоговорочно принимая в экстазе все более глубокое проникновение. Ее ресницы дрожали, а кожа на щеках покрылась капельками пота. Ее губы приоткрылись, она прижала ладони к его плечам, с силой сжимая и разжимая пальцы.
Их движения стали синхронными. Аня принимала всевозрастающую настойчивость его толчков, поглощая их воздействие, которое питало необычайное блаженство внутри нее. Оно становилось все сильнее и сильнее, огнем разливалось по телу в поисках выхода.
Из горла вырвался сдавленный крик, и Аня затаила дыхание. Это была просто стихия, буря страсти, такая же бурная и неконтролируемая, как и та, что бушевала за окном, в открытой всем ветрам ночи. Они вместе управляли ею, борясь с нею и одновременно наслаждаясь ее силой. Мужчина и женщина, заключившие друг друга в объятия, они поднялись над теми маловажными, незначительными причинами, которые соединили их, ища и находя подлинную истину: из их собственных тюрем, тюрем, приготовленных для них жизнью, это был единственный возможный выход.
Раскаты грома стихали в темноте. Дождь ослабел, а затем снова мягко и монотонно забарабанил по крыше, будто собирался идти всю ночь. Аня и Равель лежали рядом, и их прерывистое дыхание постепенно успокаивалось. Нежным движением он убрал с ее лица прядь волос, выбившуюся на ресницы. Скользнув пальцами по ее руке и ощутив прохладную поверхность кожи, он потянулся за одеялом, чтобы укрыть ее.
