Так приговаривала Мария, сама не слушая, что говорит, а в это время гладила спину Катерины, едва касаясь кончиками пальцев её бархатистой кожи. Глаза её были закрыты, чтоб ничто не мешало пальцам видеть. Вот одно горячее местечко, вот ещё, вот тут их целая россыпь, ну вроде всё.
– Встань теперь.
– Куда?
Совсем плоха Катерина, руки холодные, губы посинели.
– Вот сюда иди. Нет, от ковра отойди. Стань на колени и за лавку держись. Сейчас потерпи немного.
Мариины руки сильно нажали, вдавились в упругое тело. Не закричала Катерина, замычала только, закусив губами свою руку. А вскоре выпрямилась и осмысленно, со слабой улыбкой посмотрела на Марию.
– Отпустило, кажись.
И тут же подхватилась, убежала за ширму.
Пока суетились вокруг Катерины разбуженные комнатные девки под командой озабоченной Глаши, Мария успела растереть своё снадобье с кипятком и горячим маслом. Молока бы ещё добавить, но где ж среди ночи возьмёшь – не в своём доме. Добавила мёду.
Катерина уже лежала в постели, спокойная, немного осунувшаяся.
– Посиди со мной, Машенька. Или тебя сон одолевает?
– Посижу. Тебя саму скоро сон одолеет от моего снадобья, тогда и я лягу.
Катерина прижалась щекой к её руке, поцеловала.
– Ты моя спасительница. Как и благодарить тебя, не знаю.
– Полно. Просто я в лекарстве понаторела. А каждый, у кого такое умение есть, должен всем страждущим помогать. Иначе дар этот пропадёт. Это завет.
– Что ж, ты и нищих бродяжек лечить будешь?
– Буду. И нищих, и разбойников. Я уж лечила.
Катерина смотрела на неё пристально, потом сказала тихо.
– Хорошо, что ты с нами в поход едешь.
Мария потрогала ей лоб, пощупала жилку на шее.
– А у тебя раньше так было?
– Было. После Лизаньки. А теперь уж сколько времени прошло, а я всё никак не рожу. А государь сына страсть как хочет. Говорили мне, это от того может быть, что нетерпелив он очень, государь. Мужской силы в нём много. Я ведь оттого и не сплю здесь, что он и ночью не один раз, и утром, а бывает, и среди дня… В его-то покоях лишних глаз нет, а здесь вон народу сколь, да и вы – девицы, неловко.
Она смутилась, покраснела.
Смутилась и Мария, пронеслось в голове: «Да уж, мужская сила у него совесть застит». Хорошо, не сказала, язык вовремя прикусила.
Ночь Катерина проспала спокойно, но к утру у неё поднялся жар. Царский лекарь Доннель и призванный для консилии домашний врач Апраксиных прописали больной свои порошки, но после их ухода Катерина попросила:
– Маша, не надо мне их лекарства. Они ведь думают, что у меня простудная горячка. Лучше ты меня полечи, у тебя вернее выйдет.
– Так, может, признаться им, отчего хворь у тебя?
– Что ты! Мужчинам-то? Срам какой! Да и что они в этом понимать могут! Никогда не слыхала, чтобы доктора женские болезни лечили. Ты со мной побудешь?
– Конечно. Вот сейчас за молоком пошлю… И клюквы ещё надо… Вот сделаю тебе питьё и сяду здесь, перевод писать буду.
День получился суматошный: несколько врачебных осмотров, два раза Мария в свой дом за припасами ездила, то и дело забегали царевны, царский секретарь не раз о здоровье справлялся. К вечеру сам Пётр из Приказа вернулся. Вошёл румяный, пахнущий снегом и табаком, поцеловал горячий и влажный Катеринин лоб.
– Что же ты, Катеринушка? Доктора были? Ещё лекарей нагоню.
– Не надо, государь, Маша лучше лечит.
Голос у Катерины слабый. Она облизала сохнущие губы, Мария проворно поднесла ей чашу с клюквенной водой, сказала, строго взглянув на Петра:
– Я рядом буду, кликните, если что.
Вышла. Сразу подскочила Варенька.
– Как она?
– Плохо, боюсь, антонов огонь не прикинулся бы.
Глаза у Вареньки круглые, она не то удивляется, не то радуется.
– Ой, что ж будет теперь… А Нинка-то что придумала, представляешь…
– Постой, – остановил её возбуждённый шёпот Марии. – Кажись, зовут меня.
На лице Петра не было и следа улыбки, с которой он вошёл с улицы, по углам рта напряглись желваки.
– Катерина Алексеевна сказала, есть в деревне отца твоего лекарка, от неё и уменье твоё.
– Есть, Пётр Алексеевич.
– Далеко ехать?
– За день добраться можно.
– Вот что, княжна, сейчас отряжу роту солдат, а ты своего человека дай в проводники, чтоб завтра эта лекарка здесь была. Заплачу и ей, и отцу твоему, мало не будет.
Мария оторопела. Представила, как в заповедный лес вваливаются солдаты… За такое Нава и проклясть может.
– Не выйдет, государь. Она никуда не ездит, всех больных к ней везут.
– Неужто и царь ей не выше прочих? А вздумает артачиться – силком привезут, здесь поговорим.
Мария испугалась. Зря рассказала, надо выпутываться!
– Не выйдет, государь. Не в её то воле. Она не только уменьем своим, она местом лечит.
– ???
– Её избушка на таком месте стоит, что там у любого человека сил прибывает, а хворей убывает. Потому и сама она уж не помнит, сколько ей лет, а телом лёгкая, да гибкая, как молодая.
– Чудеса сказываешь. Только что недосуг сейчас, а то бы сам Катеньку проводил, посмотрел бы на эту колдунью. Ну ладно, отправляйтесь завтра с утра, как доедете, посыльного с депешей отправь. И каждый день чтоб донесение мне о здоровье супруги и о всех других делах было.
Пётр как-то жалобно, необычно для него посмотрел на них обеих.
– Вы уж старайтесь там лечиться. Если скоро не получится, что ж – задержитесь, в поход тогда один пойду.
Катерина встрепенулась, замотала головой. Пётр взял её за руку.
– Лежи, молчи. Повременю, сколько можно.
Катерине в дороге хуже стало. В Никольском минуты лишней не задержались, только солдат там оставили.
Нава и спрашивать ничего не спросила, только глянула в Катеринино пылающее лицо и велела нести её в лечебную горницу. Всех провожатых с каретой обратно в деревню прогнала, остались только Пелагея с Марией, да и то Пелагея еле выпросилась, обещала весь дом ей перемыть и баню обиходить.
Ночь Нава с Катериной сама просидела. Марии велела спать. А утром её подняла, всё, что делать, обсказала и у больной посадила, сама же в свою камору ушла, зельями занялась. Много раз на дню новые чаши подносила взамен опустевших. И к вечеру полегчало Катерине, жар спал, глаза глянули осмысленно. Глянули и сразу испугались.
Испугаться и впрямь было чего. Стены и потолок в горнице тёмные, как закопчённые, по стенам пучки травы, корней, грибов навешаны, да ещё перья, кости, раковины, камни какие-то разноцветные. Стол широкий горшками да ступками уставлен. А рядом с собой увидела Катерина лицо, да такое страшное, что сразу глаза закрыла. Спросили бы её, что страшного в том лице, не ответила бы. Глаза, нос, рот – всё обычное. Но нельзя было сказать, молодое оно или старое, мужское или женское, доброе или злое. И от того нечеловеческим казалось, неживым, страшным.
