– Да, я садист! – признался Достоевский. – Но разве я от этого менее талантлив или даже гениален?
Анюта ужаснулась его словам. Наверное, именно поэтому она и отказала Федору Михайловичу, когда тот сделал ей предложение. Соня рыдала от зависти, проклинала тогда Достоевского. Она так любит его, а он… Она ради него разучила его любимую «Патетическую сонату» Бетховена, сутками горбилась над клавишами, хотя обычно ее за фортепиано загоняли чуть ли не палкой. И что же? Она играла «Патетическую», а Достоевский в это время объяснялся Анюте в любви!
Сонечка долго страдала от обиды, от раненого самолюбия. Только математика спасала ее, только мир формул, где она чувствовала себя единственной, непревзойденной, не имеющей соперниц. Этот мир был безупречен и прекрасен, он существовал вне зависимости от житейской суеты, от человеческих предрассудков, узаконений, бессмысленных рассуждений о добре и зле. И тогда Соня начала понимать, что Федор Михайлович был прав. Творчество – безразлично, в каком виде: словосложение или исследование абстрактных величин – существует вне зависимости от человека. Не человек владеет творческой энергией, а она владеет им. И человек должен так выстроить свою жизнь, чтобы с наибольшей пользой служить этому божеству – творчеству. А как оно зовется – Литература, Живопись, Математика, – уже не играет роли.
Как только Соня это поняла, перед ней словно бы глухие шторы раздернули. Теперь она чувствовала себя совершенно свободной от тех мелочных, скучных, унылых догм, которые раньше сковывали ее ум и душу. Да, она любит своих родителей, но кто сказал, что она должна прожить жизнь по образу их и подобию, что должна навсегда оставаться с ними?
В 1863 году в Петербурге при Мариинской женской гимназии были открыты педагогические курсы с отделениями естественно-математическим и словесным, но незамужних барышень туда не принимают. Софья хочет учиться математике, потом уехать за границу, и если единственный способ добиться желаемого – выйти фиктивно замуж, значит, Соня сделает это. Чувства Владимира? Да не наплевать ли ей на его чувства?! Она ему ничего не обещала, и если он имел неосторожность сделать такую глупость, как влюбиться, его страдания – сугубо его трудности.
Владимир Ковалевский, ее фиктивный муж, занимался естествознанием, а параллельно окончил курс в Училище правоведения, служил в департаменте герольдии Правительствующего Сената. Впрочем, естественные науки влекли его куда больше сухого правоведения. Во время австро-прусской войны в 1865 году он съездил на театр военных действий в качестве корреспондента «Санкт-Петербургских ведомостей». Однако встреча с Софьей Корвин-Круковской изменила всю его жизнь. Ради того, чтобы добиться ее любви, он не только готов был пойти на фактическое преступление, заключив ложный брак, но и посвятить ей всю свою жизнь. Женщине заниматься математикой в России невозможно – хорошо, он устроит себе командировки в Вену, Париж, Берлин, Мюнхен, Лозанну, Лондон, чтобы Сонечке удалось вырваться в просвещенную Европу. Он на все был готов для нее! И не знал, что терпимостью, незлобивостью, добротой своей только неустанно подтверждает ее правоту: чтобы горел творческий костер, гений имеет право подбрасывать в свой костер какие угодно дрова.
В данном случае дровами был именно Владимир Ковалевский.
Но не стоит думать, что молоденькая жена его была этаким свирепо-зачерствелым сухарем. Страсть к математике уживалась в ней со страстью к мужчинам. И с жаждой мужской любви… Она отлично помнила, как влюбилась впервые в жизни – года в три. Предметом страсти стал ее собственный дядюшка, молодой, красивый. Он брал Сонечку на колени и прижимал к себе. Она была счастлива, она могла любоваться дядюшкой часами.
Но как-то раз дядюшка взял на колени и прижал к себе другую маленькую девочку, кузину Оленьку. Пережить этого Сонечка не могла… она искусала руки Оленьки до крови, словно маленькая собачка. Она бы ее до смерти загрызла, кабы не оттащили! Дядюшка, этот красавец, должен был принадлежать только ей, только ей! Оленька… Ну что за глупости!
Еще тогда она поняла, хотя и не отдавала себе в том отчета: чтобы она полюбила мужчину, он должен быть необыкновенным существом, вызвать в ней неистовую жажду обладания. Да, это будут дрова для костра ее гениальности, но – самые высококачественные дрова!
Другое дело, что она еще не знала: не все всегда зависит от женщины. Ее неоспоримая математическая гениальность казалась мужчинам этаким интеллектуальным уродством. В самом деле, неужели женщина может сделаться более желанной, если, разбуди ее среди ночи, она сможет рассказать про асимптоту кривой с бесконечной ветвью? Об этом-то и мужику нормальному знать не обязательно, может быть, даже вредно, а уж женщине-то… И еще. Выводя себя на орбиту вращения высших величин, она поневоле должна была соответствовать параметрам этой орбиты, чтобы не слететь с нее. Общаясь с гениями, надо было принимать их правила игры. Не только для нее были теперь совместимы гениальность и аморальность, но и для всех тех, с кем ей предстояло жить в одном мире, в одном царстве-государстве, именуемом наукой.
Но все это ей еще предстояло усвоить.
Дела привели Владимира Ковалевского в Вену, однако здесь Софья не нашла хороших математиков. Переехали в Гейдельберг. Ей удалось добиться права слушать лекции по математике и физике: курс теории эллиптических функций у Кенигсбергера, физику и математику у Кирхгофа, Дюбуа Реймона и Гельмгольца, работала в лаборатории химика Бунзена. Это были самые известные ученые Германии. Кстати, Бунзен, изобретатель знаменитой горелки, названной его именем, было дело, клялся не брать в свою лабораторию женщин. Однако при виде Софьи не смог устоять.
Профессора испытывали смешанное чувство, нечто вроде восхищения и страха, видя ее способность схватывать и усваивать материал на лету. С одной стороны, невозможно было не преклоняться перед столь блестящим умом и работоспособностью (Софья мгновенно овладела начальными элементами высшей математики, открывающими путь к самостоятельным исследованиям), а с другой – профессоров не оставлял вопрос: зачем красивой даме это нужно? Правда, воспитанность не позволяла спрашивать об этом вслух. С мужским шовинизмом Софья будет сталкиваться всегда, бессмысленно будет обманывать себя и твердить: мол, все коллеги просто с ума сходят от счастья при виде ее достижений. А ей всегда будут ставить подножки – при малейшей возможности, ибо всякое творчество зиждется на зависти и соперничестве, в том числе – и в математике. Мир хладных, казалось бы, чисел весьма горяч на ощупь, а порою жжет наивные, доверчивые ладони так, что кожа пузырями сходит…
