Видимо, Андрей был глубоко равнодушен к историческим и родовым традициям: хотя он мог спокойно княжить в Вышгороде, пользуясь соседством, покровительством и защитой отца, ему там никак не сиделось. Нет, его тяготило отнюдь не мирное житье, его влекла не война сама по себе, хотя он был верным сподвижником отца во всех его походах, а при осаде Луцка в 1150 году проявил исключительную храбрость и даже чуть не погиб. Тогда он, не дав знать своим братьям, пошел с дружиною отражать вылазку, сделанную из города; прогнав врагов, молодой князь в запальчивости не заметил, что дружина отстала от него и что он один очутился в толпе обступивших неприятелей; только два «детских» (члены младшей дружины), и то позднее, последовали за ним. Андрей был ранен двумя копьями; какой-то ворог напирал на него с рогатиной. Помолясь святому Федору, память которого праздновалась в тот день, Андрей вынул меч, оборонился от нападения и ускакал из окружавшей его толпы. Когда он был вне опасности, раненый конь его пал, и Андрей велел похоронить его над рекою, «жалуя комоньство его», прибавляет летописец.
Именно большей самостоятельности, чем та, которую он имел в Вышгороде, жаждал Андрей. К тому же его неумолимо влекло на север.
Что и говорить, юг Руси в то время был изрядно измучен набегами половцев, истощен княжескими усобицами. Разраставшемуся древу, некогда посаженному Игорем Рюриковичем, было уже тесно в пределах Киевского княжества. А северо-восток Руси набирал силу, восстанавливал свою историческую роль, поскольку как раз отсюда, а не из Киева, строго говоря, «есть пошла Русская земля».
И вот в том же 1155 году, даже не ощутив вкуса власти над Вышгородом, Андрей самовольно покинул княжество свое и отправился в обратный путь, в Суздаль.
Кто знает, может быть, он и не решился бы вот так откровенно выступить из воли отца, однако, по словам летописца, его на это «лестию подъяша Кучковичи». И правда: у двух отроков, к тому времени повзрослевших, ставших мужчинами и пользовавшихся полным доверием Андрея, была прямая и конкретная цель — рассорить отца с сыном.
Кровь не вода. Они помнили об убийстве отца, и хоть не могли отомстить за него, убив самого Долгорукого, но намерены были расквитаться с Гюрги, вбив клин между ним и сыном. Кроме того, они хотели заставить Андрея жениться на своей младшей сестре. Ее звали, как мы помним, забавным для современного слуха именем Улита. К указанному времени ей, правда, было только двенадцать лет от роду, однако ранние браки в те давние времена, когда люди, особенно женщины, старели рано и стремительно, были вполне в обычае.
Князь Андрей Юрьевич прежде был женат, однако уже несколько лет как овдовел. От первого брака у него остались три сына: Мстислав, Всеволод и Глеб. Но если бы сестра Кучковичей сделалась княгиней Андреевой, она уж как-нибудь порадела бы за братьев, добилась для них высших чинов, а то и земель при князе. Она была бы лазутчиком Кучковичей в самом доме Боголюбского.
Итак, Кучковичи были очень заинтересованы в этом браке и не сомневались, что поймать Боголюбского в свои сети им удастся. Ничего, что Улита — бесприданница. О ее красоте уже сейчас, когда Улита была еще ребенком, ходили легенды. Можно было ожидать, что через год-другой она сделается вовсе уж баснословной красавицей. А Андрей Юрьевич, кроме всего прочего, унаследовал от отца и склонность к приятному времяпрепровождению. Однако жениться сызнова он пока не собирался, и для всех людей, близко знавших вышгородского князя, причина была ясна.
Несмотря на любовь Андрея к Северо-Восточной Руси, ему был не по вкусу холодноватый, северный тип женской красоты. Как раз такой была его покойная жена, и она жила, совершенно заброшенная мужем.
Идеалом женской красоты (да простится нам сие чуждое тому времени выражение!) Андрей считал Богородицу. Вернее сказать, изображение ее на иконе, которая находилась в женском монастыре в Вышгороде. Икона сия была писана, как говорили, самим святым евангелистом Лукой. В середине V века образ был перевезен из Иерусалима в Царьград, а в середине XII века послан греческим императором в дар Юрию Долгорукому.
Красота Богородицы на этой иконе приводила князя вышгородского в исступление, а женщины, схожие с ней ликом, вызывали у него странную смесь вожделения и поклонения. Однако среди невест, которых ему время от времени находил отец, не было ни одной, хотя бы отдаленно подходящей под его мерки. Именно поэтому он пока еще ни к кому не посватался, хотя вроде следовало бы.
Ну так вот Улита была похожа на икону, описное изображение, как две капли воды. Илья, недавно побывавший в Суздале и повидавший сестру, клялся брату, что сначала даже оторопел. Можно было не сомневаться, что юница произведет на князя ошеломляющее впечатление. Но прежде следовало устроить так, чтобы над ним не довлела воля отца. Проще говоря, Кучковичи делали все, чтобы убедить Андрея отъехать из Вышгорода в Суздаль — причем отъехать со скандалом.
Замысел братьев блестяще удался.
Андрей не просто покинул Вышгород самовольно: он еще совершил поступок, враз святотатственный — и умилительный. Он украл из монастыря икону Богородицы!
В такое трудно поверить, поэтому автор постарается отстраниться от описания столь невероятной истории и обратится к «Русской истории в жизнеописании ее важнейших деятелей» Н. Костомарова:
«Рассказывали о ней[3] чудеса, говорили, между прочим, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от стены и становилась посреди церкви, показывая как будто вид, что желает уйти в другое место. Взять ее явно было невозможно, потому что жители не позволили бы этого. Андрей задумал похитить ее, перенести в суздальскую землю, даровать таким образом этой земле святыню, уважаемую на Руси, и тем показать, что над этой землей почиет особое благословение Божье. Подговоривши священника женского монастыря Николая и дьякона Нестора, Андрей ночью унес чудотворную икону из монастыря и вместе с соумышленниками тотчас после этого убежал в суздальскую землю. Путешествие этой иконы в суздальскую землю сопровождалось чудесами: на пути своем она творила чудеса исцеления».
Ну, рассказы насчет брожения иконы по храму, конечно, чистой воды позднейшая выдумка, призванная оправдать несусветный и беспрецедентный поступок князя, который уже в те годы всячески декларировал свое благочестие, хотя поступил в высшей степени странно. Да и что касается чудес — они, скорее, принадлежали хитрости человеческой, нежели небесному произволению.
Надо сказать, что Андрей вовсе не намеревался везти обожаемую икону в Суздаль или Ростов. Он страстно мечтал о своем городе. Ему очень нравился Владимир, в ту пору местечко более чем захолустное. Впрочем, Андрей при своей самоуверенности не сомневался, что способен любое захолустье сделать центром вселенной. Кроме того, он хотел абсолютной, непререкаемой власти, а в Ростове и Суздале добиться ее было бы невозможно. Там существовали свои вечевые традиции, причем очень сильные: князя непременно избирало вече, и во всех своих поступках он тому вече был подотчетен. Во Владимире же, который Андрей намеревался сделать полноценным городом (что и говорить, решительности ему было не занимать!), он был бы сам себе господин.
