Но чернокожей девушки, привезенной ею в Бельфлер, не было в комнате. Услышав возгласы на смеси из слов французского, английского и испанского языков, используемой рабами, Симона повысила голос:
— Ханна!
Никакого ответа. Только продолжающийся шепот, почти тонущий в сдавленных рыданиях.
Симона снова вышла в коридор и остановилась в открытых дверях соседней комнаты для гостей. Две горничные стелили постель. Одна была очень молоденькой и хорошенькой. По ее коричневым щекам текли слезы. Она подняла и встряхнула чистую полотняную простыню.
Старшая женщина, стоявшая спиной к двери, подхватила углы простыни и сказала:
— Слезы не помогут, Милу. Хозяин никогда не продаст тебя из-за твоего молодого тела.
Плачущая девушка увидела Симону и, запинаясь, произнесла:
— М-мамзель?
— Вы не видели мою Ханну?
— Видели, мамзель, она пошла за водой для ванны.
— Глупая девчонка! У меня нет времени на ванну, — сердито сказала Симона. — Почему ты плачешь?
Черные женщины переглянулись. Затем молодая сказала:
— Потому что я прищемила палец, мадам.
— Дай взглянуть.
— Уже не больно.
Она взяла другую простыню, и обе горничные, неожиданно став очень деловитыми, наклонились, опустив головы и расправляя тяжелые простыни.
Как раз в этот момент по черной лестнице поднялась Ханна с чайником горячей воды, и Симона пошла за ней в свою комнату. Ханна была ее личной служанкой с тех пор, как они обе были детьми. Ханна налила воду в таз, стоявший на умывальнике с мраморной крышкой, сказав с оттенком удовлетворения в низком гортанном голосе:
— Я слышала, олень сбежал.
— Да.
Симона взяла у нее мокрую махровую салфетку, служившую мочалкой, и быстро вымыла лицо и руки. Слова рабыни Ариста «твое молодое тело» эхом звенели в ее ушах.
— Ты не знаешь, почему плачет та девушка?
— Знаю, мамзель. Она плачет потому, что господин Бруно не хочет продавать ее.
— А она хочет, чтобы ее продали? — удивленно воскликнула Симона.
— Она говорит, что должна покинуть Бельфлер, — многозначительно сказала Ханна, — но господин не отпускает ее.
Симона прекрасно поняла ее и почувствовала тошнотворный гнев. Значит, Аристу Бруно не достаточно быть любовником красавицы мадам де Ларж — если верить сплетням, — ему нужна еще и черная плоть.
«Я ненавижу его! — с жаром подумала Симона. — Зачем только я приехала на его глупую охоту?»
Она села, и Ханна взяла щетку для волос.
— Времени на новую прическу нет, — предупредила ее Симона.
— Да, — согласилась Ханна, ловко расчесывая выбившиеся завитки и возвращая их на место, где им предстояло продержаться следующие несколько часов.
Когда Симона снова вышла в коридор, все было тихо, слуг не было видно. Спускаясь по лестнице, она, к своему удивлению, увидела внизу месье Бруно, поднявшего на нее глаза и явно ожидавшего именно ее.
Она вспомнила, что не видела на утренней охоте мадам де Ларж. Тогда Симона не удивилась, так как мадам де Ларж не увлекалась верховой ездой, но подумала, что она, очевидно, появится на домашнем приеме своего любовника.
Взгляд Симоны против ее желания встретился со сверкающим взглядом Ариста.
— Я прошу прощения за свой дурной характер, мадемуазель Симона. Боюсь, вы решили, что я не умею проигрывать. Вы простите меня и позвольте отвести вас к завтраку.
Он обаятельно улыбался, и он был хозяином. Как она могла отказаться?
— Спасибо, месье, — сдержанно сказала она и оперлась на его руку.
Арист возвышался над нею. Его мускулы под алой охотничьей курткой казались стальными. Симона думала о рыдающей чернокожей девушке наверху — он не отпускает ее! — и испытывала головокружение от чувства, более сильного, чем гнев. Ей пришло в голову, что именно по этой причине она до сих пор не замужем. Она чувствовала, что женщина не должна делить своего мужчину ни с подругами, ни со слугами.
Он посмотрел на нее сверху вниз и приподнял брови:
— Вы могли бы сказать, что сожалеете об оленине, мадемуазель.
— Но я не сожалею, — вспыхнула Симона.
— Тогда сменим тему. Ваша охотничья лошадь — великолепное животное. Это продукция вашей конюшни?
— О да. Третье поколение беллемонтских жеребцов от настоящих арабских скакунов.
— А он красавец, — сказал Арист. В его голосе прозвучала такая высокая оценка, что Симона невольно слегка оттаяла.
Но она подавила признательность и резко ответила:
— Если вы действительно цените хороших лошадей, почему вы обращаетесь со своей так жестоко, как сегодня утром?
— Я не балую себя, почему же я должен баловать своего коня?
— «Баловать»! — повторила она в бешенстве.
— Я считаю, что вызовы надо принимать. Я думаю, что вы того же мнения, мадемуазель, даже несмотря на то что не рискнули проскакать по болоту сегодня утром.
— Когда дело идет о дорогостоящем капризе… — начала Симона.
— Но как вы узнаете, на что способны, если не осмелитесь попробовать?
— Я люблю своих лошадей, — пылко ответила Симона. — Когда я скачу на лошади, я использую все ее возможности, так же как и свои, но я никогда не рискну ею ради такой глупости, как скачка по болоту! Вы заслужили того, чтобы сломать себе шею.
Арист рассмеялся, его глаза заискрились.
— В вас больше огня, чем я представлял себе, мадемуазель Симона. Я начинаю задумываться, не проглядел ли что-то.
Она свирепо посмотрела на него. Неужели этот самодовольный индюк посмел подумать, что смог бы сделать ее своей любовницей, если бы захотел? Он слишком высокого мнения о себе!
Арист не обратил внимания на ее сердитый взгляд, поскольку они уже подошли к накрытому столу, стонущему под тяжестью традиционных блюд: устриц, креветок, лангустов под пряными соусами, сочной дичи — фазанов и куропаток в вине. Слуги стояли наготове рядом с дымящимися блюдами, вооруженные вилками и ложками. Гости указывали им, что положить на их тарелки, затем следовали за другими слугами, которые несли их еду к столам в западной галерее.
Арист сделал знак, чтобы Симоне принесли тарелку. Еще кипя от возмущения, девушка показала, что предпочитает, затем последовала в галерею за слугой, который поставил ее тарелку на стол хозяина справа от него.
Несколько уже усевшихся гостей с интересом посмотрели на Симону. С большинством из них она встречалась раньше. Заблестевшие от любопытства глаза женщин язвительно напомнили ей, что ее провели к месту, которое заняла бы мадам де Ларж, если бы приехала на охоту.
Озорные искры разогнали ее с трудом подавленный гнев. Раз уж ей не отвязаться от этого самонадеянного мужчины до конца традиционного охотничьего завтрака, она постарается не терять самообладания и скроет свое отвращение. Ей не хотелось компрометировать свою семью.
