Сердце этой женщины, достигшей 35 лет, сохранилось совсем юным при трудной работе, но было глубоко измучено глухой тревогой, которую она старалась сдерживать, но напрасно. Она скрывала все, особенно от своего мужа, жалоб и болтовни которого она боялась. Если бы она хоть однажды показала свою слабость, он ежедневно надоедал бы ей своими жалобами. Между тем совсем непредвиденный случай заставил ее высказаться Мишелю.
Пришла зима, наступил декабрь, а с ним холода и снега. Погода в этом году была отвратительная, движение по улицам становилось почти невозможным, и дела были почти приостановлены на некоторое время. Госпожа Деварен рано возвращалась из бюро домой, и супруги проводили вечера наедине. Они сидели у камина друг против друга, чувствуя в комнате приятную теплоту. Густой абажур заставлял падать свет от лампы на стол, уставленный ценными вещами. Темный потолок время от времени неясно освещался мерцанием от камина, от которого блестела и позолота карнизов. Сидя в глубоких креслах, оба супруга, не говоря ни слова, лелеяли свою любимую мечту. Госпожа Деварен видела возле себя беленькую, маленькую, розовую девочку, которая ступала по ковру не совсем уверенными шагами. Она слышала ее слова. Она понимала ее лепет, понятный только для матери. Между тем наступило время спать. Дитя с отяжелевшими веками склонило свою белокурую головку к ней на плечо. Госпожа Деварен взяла ее к себе на руки, тихонько раздела, целуя ее голенькие, пухленькие, свеженькие ручки. Это было чудное наслаждение, которое приятно волновало сердце. Она видела колыбель, она не сводила глаз с малютки. Госпожа Деварен знала хорошо, что эта картина один обман, но для нее было все равно: она хотела видеть это долго, наслаждаясь вполне, чтобы заставить себя забыть скучную действительность. Голос Мишеля прервал ее размышления:
— Жена, — сказал он, — сегодня рождественская ночь. Хотя мы и вдвоем только, но поставила бы ты свою туфлю в камин.
Госпожа Деварен взволновалась. Ее глаза обратились к очагу, в котором потухал огонь, и она увидела мельком, в продолжение секунды, маленький башмачок дитяти, которого она любила в своих мечтах. Затем видение исчезло, и перед нею не было более ничего, кроме пустого очага. Острая боль терзала ее наболевшее сердце, рыдания подступили к горлу, и две слезы медленно покатились по ее щекам. Мишель, весь бледный, молча смотрел на нее. Он протянул ей руку.
— Не правда ли, ты думала о нем? — сказал он дрожащим голосом.
Госпожа Деварен молча кивнула головой. Не говоря ни слова, оба супруга, рыдая, упали в объятия друг друга.
С этих пор они не скрывали ничего друг от друга, а делились своими огорчениями. Госпожа Деварен вознаграждала себя за свое долгое молчание полным признанием, и Мишель только теперь узнал до мельчайших подробностей истинную, глубокую душу своей супруги. Эта женщина, такая твердая, такая настойчивая, была как будто надломлена. Энергия ее ослабла. Она не знала до тех пор ни уныния, ни утомления, а теперь работа ее утомляла, и она не ходила более в бюро и даже совсем хотела удалиться от дела. Ее манила деревня. Она думала: не были ли они уже настолько богаты, чтобы при своих нетребовательных вкусах ограничиться имеющимися средствами? Действительно, ни в чем не нуждаясь, они удалились бы в какое-нибудь прекрасное имение в окрестностях Парижа и жили бы там. Зачем трудиться, если у них не было ребенка? Мишель соглашался с такими доводами. Давно уже он желал покоя и часто опасался, как бы честолюбие его жены не увлекло их слишком далеко. Теперь жена уже сама хотела спокойствия, а это было вполне согласно с его желаниями.
Тем временем их нотариус известил, что близ их завода назначено в продажу имение Серней. Очень часто проезжая по дороге в Жуйи на свои мельницы, госпожа Деварен замечала замок, который красиво выступал из зелени со своими башенками, покрытыми аспидными крышами. Граф Серней, последний потомок знатного рода, умирал от истощения после бешеной жизни, оставляя после себя только долги и маленькую двухлетнюю девочку, дочь итальянской певицы, его любовницы, которая в одно прекрасное утро уехала, не желая больше обращать внимания как на девочку, так и на отца. Теперь все продавалось по распоряжению судьи.
Печальное положение дела отравляло последние часы графа. Судебный пристав прибыл в замок почти одновременно с гробовщиком. Немного недоставало, чтобы они начали действовать зараз: один налагать запрещение на имущество, а другой приготовлять траурную обстановку к погребению. Маленькая сиротка Жанна, испуганная водворившимся в доме беспорядком при таких печальных обстоятельствах, видя незнакомых людей, вошедших в зал со шляпами на головах, и слыша их громкий, надменный говор, спряталась в кладовой для белья. Госпожа Деварен нашла ее там играющей. Бедно одетая в платье из альпака, с прекрасными волосами, распущенными по плечам, с удивленным взглядом от всего, что пришлось видеть ей, она молчала, не смея бегать и петь, как прежде, в этом большом, опустошенном доме, хозяин которого исчез из него навеки, По неопределенному инстинкту покинутых детей, которые ищут новой привязанности, маленькая Жанна подошла к госпоже Деварен. Последняя, всегда готовая к покровительству и жаждущая материнства, приняла ребенка в свои объятия. При осмотре замка жена садовника служила ей провожатой. Осматривая имение, госпожа Деварен спросила садовницу о ребенке, но та ничего не знала, так как это не касалось ее обязанностей, а когда случалось, что по вечерам говорили о господах, то называли ее незаконнорожденной. О родителях ее ничего не знали. У графа была только тетка замужем за знатным вельможей в Англии, с которой он давно уже перестал видеться. Для малютки требовалось пристанище, так как замок продавался. Садовница, честная женщина, хотела присмотреть за ребенком до перемены владельца, но как только новый владелец прибыл бы, она должна была непременно передать ребенка мэру, чтобы поместить ее в детский приют. Госпожа Деварен слушала молча садовницу. Слова последней поразили ее. Ребенок был без опоры, без места, покинутый всеми, как бедная заблудившаяся собака. Малютка была красива. Когда же она останавливала взгляд больших, глубоких глазок на своей импровизированной матери, нежно прижимавшей ее к своей груди, то, казалось, умоляла не оставлять ее никогда более отцу, увезти далеко от этой печали, смущающей ее ум, далеко от этого траура, леденящего сердце. Госпожа Деварен, очень суеверная, как все простые женщины, думала, что, может быть, Провидение привело ее в Серней именно в этот дом и поставило на ее дорогу это дитя. Быть может, это было воздаяние, посланное ей небом в лице этой девочки, которую она так давно желала иметь. Как всегда, не колеблясь ни минуты, она назвала свое имя садовнице, посадила маленькую Жанну в свою карету и увезла ее в Париж, обещая постараться отыскать ей ее родных. Спустя месяц, когда поиски родных Жанны не имели никакого успеха, а имение Серней очень понравилось госпоже Деварен, она сделалась обладательницей замка и вдобавок ребенка. Мишель встретил маленькую девочку равнодушно, думая при этом, что если надо усыновлять ребенка, то он предпочел бы лучше мальчика, Наоборот, его жена была в восторге. Ее материнское чувство, так долго сдерживаемое, нашло, наконец, себе приложение. Ее энергия вернулась, теперь она говорила громко и твердо, причем у нее появилось внутреннее чувство удовлетворения, которого не замечалось до тех пор и которое делало ее более нежной и более доброй. Она уже не желала удаляться от дел, От уныния, овладевшего ею, не осталось и следа. Дом, такой скучный в течение нескольких месяцев, сделался опять шумным и веселым. Дитя, подобно солнечному лучу, разогнало все тучи.
