— Тысяча извинений, моя дорогая, — сказал он по-французски, отпуская ее с колен. — Ты очаровательна, но я очень устал. А вот у того лохматого парня, — Раф ткнул пальцем в сторону Фитца, — много монет.
Благосклонность служанки тут же переключилась на Фитца, она улыбнулась и перебралась к нему на колени.
— О, так уже лучше! Вот так, лапушка, поерзай на мне еще своей пухлой попкой. Вот все, что мне надо от Парижа, — это лучше, чем глазеть на тамошние статуи да шикарные сады! — воскликнул он, когда пышногрудая девица прижалась к нему своими необъятными прелестями. — Прости, дружище, но ты и сам все понимаешь.
— В этом весь ты, Фитц, — спокойно произнес Раф. — Но прежде чем поднимешься наверх, отдал бы мне свой кошелек для сохранности. Черт побери! — Он тряхнул головой и быстро моргнул. — Что там, в этом эле? Вся комната кружится.
Фитц взглянул на друга:
— Ты еще не выпил достаточно, чтобы комната кружилась. Знаешь, Раф, ты выглядишь не слишком… Позволь-ка пощупать твой лоб.
Удерживая одной рукой соблазнительно ерзающую служанку, он потянулся к Рафу, притронулся к его лбу и, отдернув руку, резко затряс ею.
— Проклятье! Да ты горишь!
— Не может быть, Фитц. Я чертовски замерз. Это все мокрый мундир.
Раф сжал челюсти: его зубы начали стучать — он снова ощутил дрожь, лишившись тепла роскошного тела служанки.
— Не думаю. Мне кажется, это лихорадка, которую ты подцепил в Альбуере[2]. Она снова вернулась, и будь я проклят, если это не так. Давай возвратимся в казармы, пока ты не совсем скис, чтобы мне не пришлось тащить тебя на себе, как это было в Витории[3].
— Успокойся, — отмахнулся Раф. — Если это снова лихорадка, то хуже уже не будет. Лучше веди-ка девушку наверх и покажи ей, на что способен, в отличие от других, настоящий ирландец. А я… Я просто подожду тебя здесь у камина.
Раф опустил голову на руки.
— Совсем не хочется возвращаться в этот дождь и сырость.
— Ваша светлость? Прошу прощения, сэр, за беспокойство, но не могу ли я с вами поговорить?
— Раф, — прошептал Фитц, слегка подтолкнув его локтем в бок. Голос его внезапно напрягся. — Этот чудной малый, что у того края стола, хочет поговорить с тобой. Сдается, он обращается к тебе, потому сказал «ваша светлость». Наверняка он не может так обращаться ко мне. Да подними же голову! Здесь что-то странное…
Раф заставил себя открыть глаза и искоса взглянул на озадаченного друга, который продолжал смотреть в сторону другого конца стола.
— Дьявольщина! — произнес он, резко выпрямившись, чтобы разглядеть довольно взъерошенного англичанина невысокого роста, который стоял там, как и говорил Фитц.
Более того, там было несколько таких англичан… возможно, с полдюжины взъерошенных малорослых англичан, которые раскачивались и переплетались между собой. Раф пытался выделить одного из этой толпы.
— Простите? Чем могу помочь?
— Вы Рафаэль Дотри, не так ли? — спросил человек. — Ох, только бы это и вправду были вы, ваша светлость! Я разыскиваю вас уже почти месяц с тех мор, как закончилась война и стало безопасно пересекать Ла-Манш. Возможно, ни одно из писем вашей тетушки не дошло до вас?
— Ты слышишь, Раф? Ваша светлость. Он снова произнес это, — заметил Фитц, сталкивая служанку с колен.
Девица разразилась потоком грязной французской брани, что заставило бы покраснеть даже Рафа, если бы он прислушался.
— Да, я действительно сказал именно так, — произнес мужчина. — Вы позволите мне сесть, сэр?
Раф и Фитц удивленно переглянулись.
— Разумеется. — Раф указал на пустой стул перед мужчиной. Изо всех сил он пытался держать глаза открытыми. — Однако боюсь, что я не…
— Я вижу, что вы не в курсе дела. Меня зовут Финеас Коутс, ваша светлость, и на меня возложена печальная обязанность сообщить вам, что ваш дядя Чарлтон Дотри, тринадцатый герцог Ашерст, и его сыновья, граф Сторрингтон и достопочтенный лорд Гарольд Дотри, трагически погибли, когда их яхта затонула у побережья Шорхэма около шести недель назад. По законам наследования вы, сэр, как сын своего отца и последний Дотри, являетесь теперь Рафаэлем Дотри, четырнадцатым герцогом Ашерстом, а также владельцем младшего титула, графом Сторрингтоном, и… и еще виконтом — каким, я, к сожалению, не могу сейчас вспомнить… Вы слышите меня? Сэр?
Раф снова медленно опустил голову на скрещенные руки. Голос человека едва был слышен сквозь звон в ушах. «Забавно», — подумал он, улыбнувшись. В прошлый раз во время приступов лихорадки ему казалось, что он видит ангелов, а не каких-то странных коротышек в плохо скроенных обтрепанных куртках и грязных красных жилетах. Уж лучше бы ангелы…
Фитц встряхнул его:
— Раф, ответь ему. Ты слышал, что он сказал?
— Да, да. Исчезли. Что-то в море…
— У Шорхэма, ваша светлость, да. Сестра покойного герцога, леди Эммелина Дотри, поручила мне также передать лично вам письмо с просьбой возвратиться в Ашерст при первой возможности. Мои соболезнования, сэр, и мои поздравления, ваша светлость. Ваша светлость?
Фитц убрал с лица Рафа длинную прядь влажных волос.
— Не думаю, что его светлость слышит вас, Финеас. Может, вы расскажете мне подробней об этом деле с герцогством? Ко всем этим шикарным титулам, должно быть, прилагаются некоторые деньги?
— Во всей Англии не найдется сыра, перемазанного маслом так густо… э-э-э, то есть я хотел сказать, его светлость весьма богат.
Фитц хлопнул Рафа по спине.
— Слышишь, Раф? Ты богат, счастливчик! Просыпайся, выпьем за твою удачу! На твои денежки, конечно, ведь у тебя их теперь много.
Раф не шевельнулся, даже когда Фитц потряс его за плечо.
— Ну, что скажете, Финеас? Бедняга! Все его проблемы разрешились, заботы развеялись на все четыре стороны, а он даже не знает об этом. Его светлость решил немного поспать. Но, как обычно, к утру он будет и порядке.
— О, он пьян, сэр, — понимающе кивнул Финеас.
— К несчастью для него, нет. Но я бы не прочь, — подмигнул Фитц.
— Да, капитан, вполне вас понимаю. — Финеас жадно пожирал глазами почти полную миску, стоящую перед Рафом. — В этом случае, так как мне было приказано ни при каких условиях не покидать его светлость, когда я отыщу его, не будет ли правильным присоединиться к вашему обеду, капитан? Должен сказать, это блюдо восхитительно пахнет!
Дружба — это любовь без крыльев.
Лорд Байрон
Ашерст-Холл, ноябрь 1814
