Ей было ужасно не по себе: желудок просто взбунтовался, а голова кружилась не переставая.
Комната снова стала вращаться. Вероника протянула руку и вцепилась в рукав Бога, внезапно осознав, что это не Бог, а незнакомец.
Она пыталась сохранить душевное равновесие, поняв, что это уже не та комната и не та одежда: теперь на ней был надет накрахмаленный коричневый балахон.
Незнакомец сжимал ее запястье и тянул за собой. Вероника спотыкалась, мечтая, чтобы он остановился. Они спускались по длинным и крутым ступенькам, и от этого у нее кружилась голова. Она замолотила руками по перилам и услышала ругательство прежде, чем ее снова подняли на руки.
И тут на нее плотным облаком опустилось нечто черное и пугающее, лишившее ее мыслей и способности чувствовать.
И она покорилась этому с острым ощущением раскаяния.
Глава 2
Ночь простерла свое покрывало над Лондоном, как мать укрывает ребенка одеялом, стараясь защитить его от шума большого города. Однако Лондон не спал. Время от времени ночь тревожил шум экипажей, ритмичное цоканье копыт и стук колес по старинной булыжной мостовой.
И здесь природа не успокаивалась на ночь. Но шум создавали не ночные животные, как в штате Виргиния. А возможно, в Лондоне этот цикл жизни тоже присутствовал, только сов, хорьков и лис заменяли люди.
Лондон не был цивилизованным местом, если цивилизация не означала втискивание всех пороков и слабостей человеческого рода в пространство, ограниченное несколькими квадратными милями. И наравне с грандиозными памятниками и достижениями культуры, почитаемыми обществом, человек мог купить множество грязных плотских утех.
Монтгомери оглядел женщину, скорчившуюся на сиденье напротив.
Когда он закутывал ее в свой балахон, она напоминала одурманенного перепуганного ребенка. Ткань окутывала ее всю, струясь вдоль бедер и образуя целое море у ног на полу.
И в этот момент она была для него не столько женщиной, сколько жертвой.
Ее волосы сбились под капюшоном и запутались в нем, но Монтгомери не сделал даже попытки высвободить их. И, опуская ее на сиденье экипажа, тоже старался избежать соприкосновения с телом.
Монтгомери велел своему кучеру проехать чуть дальше на случай, если члены Братства Меркайи последуют за ним. Однако сомневался, что они решатся его преследовать: он показал себя стремительным и непредсказуемым. А человека, обладающего такими особенностями характера, да еще в придачу и пистолетом, следовало избегать любой ценой.
Глаза женщины были закрыты, лицо поражало неземной эфемерностью и бледностью. Если бы он не видел, что она дышит, счел бы мертвой.
И что, черт возьми, ему теперь с ней делать?
Вероника очнулась с двумя мыслями: первая заключалась в том, что ей ужасно неудобно сидеть в кровати в такой нелепой позе и что ее ночная рубашка царапает кожу. Вторая же касалась того, что ей очень холодно. Она потянулась за одеялом и обнаружила его полное отсутствие.
Открыв глаза и заморгав, Вероника уставилась на двух незнакомых мужчин. Она сидела в коляске, а незнакомцы так же внимательно смотрели на нее, как и она на них. Судя по одежде, один из них был джентльменом. Другой, державший в руках шапку, ерзал и смущался.
Вероника моргнула несколько раз, но незнакомцы не исчезали.
Значит, все это не было сном.
Девушка опустила глаза и убедилась в том, что одета в нелепую коричневую хламиду, а под ней ничего нет. Что же случилось?
Первый раз в жизни она не могла ясно вспомнить, как провела последние несколько часов. В голове метались, как какие-то зловещие птицы, обрывки воспоминаний.
Человек, чьи синие глаза буравили ее, был на собрании Братства Меркайи и спас ее.
У него были густые черные волосы. Лицо мужественное, скулы четко очерчены и сильно выступающие, подбородок квадратный и несколько воинственно выдающийся вперед. Нос римский. Брови и ресницы густые и прикрывали глаза, как занавески на окнах кареты. От внешних уголков глаз расходились морщинки, и это наводило на мысль, что он много времени проводит на воздухе. Или эти линий проложила боль? Две вертикальные линии очерчивали уголки полного рта. Вероника заподозрила, что они маскируют ямочки, появлявшиеся при улыбке. Если сидевший напротив нее человек вообще когда-либо улыбался.
— Могу я теперь идти, сэр?
Вероника переключила внимание на человека с шапкой.
— Нет, Питер, теперь ты наш компаньон.
— Компаньон? — переспросила она.
Одно это слово оказалось очень трудно произнести. Язык будто обложило, а во рту пересохло.
Ее спаситель бросил на нее хмурый взгляд:
— Если вы воображаете, будто я пойду на то, чтобы меня застали в двусмысленной ситуации, то заблуждаетесь.
Вероника облизнула губы.
— Сомневаюсь, что общество сочтет достойным то, что мне составили компанию двое мужчин, — сказала она, выпрямляясь. — Вот если бы вам удалось раздобыть в качестве компаньонки женщину, это было бы другое дело.
Мужчины разом поджали губы.
— Вы шотландка, — сказал ее спаситель.
— А вы американец, хотя я никогда не встречала американца, который говорил бы, как вы, — парировала Вероника.
Она снова оперлась головой о спинку сиденья, но это не облегчило зарождающейся головной боли.
— Вы растягиваете слова, и они кажутся тягучими, как мед. Это очень странно.
— Я из Виргинии.
— Из Виргинии?
— Когда вы произносите слово «Виргиния», ваше «р» не должно звучать раскатисто.
Он будет поправлять ее произношение? Вероника нашла бы достойный ответ, если бы не чувствовала себя так странно.
— Ступай, Питер, — велел он мужчине, сидевшему рядом с ней.
Когда кучер выходил из коляски, холод весенней ночи хлестнул Веронику по лицу, как влажная ткань. Она быстро заморгала и глубоко вдохнула холодный воздух. Холод привел ее в себя, будто весь последний час или около того она плавала где-то, отделившись от своего тела.
Вероника никогда не была склонна к истерике. И все же, опустив глаза и оправив свой балахон онемевшими пальцами, чувствовала, что близка к панике.
Как, ради всего святого, она попадет домой? Где ее платье? Сорочка? Где остальная одежда?
— На мне какой-то балахон.
— Я набросил его на вас. Если вы назовете свой адрес, — сказал незнакомец, — я провожу вас домой.
Паника когтями вцепилась ей в горло. Вероника подняла занавеску кончиком пальца, сделав только щелку, достаточную, чтобы увидеть молочную белизну тумана. Ничего, кроме влажного липкого тумана.
— Где мы? — спросила Вероника. — И который час?
Она сложила руки на груди, однако это не помогло ей почувствовать себя одетой, особенно теперь, когда она заподозрила, что этот незнакомец, сидевший напротив, видел ее обнаженной.
