Слово «мачеха» прозвучало для Верены зловеще. У нее была одна мать, и она сейчас в могиле. Кровь застучала в висках, но девушка старалась сохранять спокойствие.
— Папа, я отнесусь к леди Луизе с любезностью, полагающейся гостю в этом доме, но, при всем уважении, пожалуйста, не проси меня вести себя, как дочь, с совершенно незнакомым человеком.
Лицо графа побагровело от гнева.
— Ты мне перечишь? Это простая просьба, дочь. Я хочу, чтобы ты радушно приняла свою мачеху в моем доме. И если я решил попросить, чтобы ты ее поцеловала, ты ее поцелуешь! Не серди меня — я привез ее сюда, чтобы она заменила тебе мать и подарила мне наследника, а тебе брата. Она оказала мне честь, став моей женой, а теперь ты окажешь мне честь, подчинившись моим желаниям без дальнейших пререканий.
Несколько секунд Верена не могла сдвинуться с места, будто парализованная. Отец никогда не разговаривал с ней таким резким тоном, и она не могла понять, что на него нашло.
Верена стала медленно приближаться к незнакомке, вскипая от немой ярости.
Кто эта женщина, до такой степени вскружившая голову ее отцу? И как она смела возомнить, будто сможет занять место ее дорогой, любимой матери?!
Верена чопорно наклонилась к леди Луизе и поцеловала подставленную щеку. Отстраняясь, девушка увидела плохо скрываемое отвращение в холодных глазах женщины, окинувшей взглядом ее пыльный костюм и лицо.
Наконец, новая графиня заговорила:
— Моя дорогая, я вижу, что вам остро не хватало материнских наставлений. Я пообещала вашему отцу, что возьму вас под свою опеку и руководство. И вижу, что я появилась здесь как нельзя вовремя.
Верена стояла прямо, высоко подняв гордую голову и дрожа всем телом.
— Отец, могу я попросить позволения уйти? Мне нужно переодеться.
Граф коротко кивнул; его лицо было маской, лишенной всякого выражения.
Когда Верена затворила за собой двери гостиной, ее глаза наполнились слезами.
Что случилось с отцом? Никогда, даже в самое страшное время черной тоски он не вел себя с ней так холодно. Он сделался чужим для нее, перестал быть ее дорогим папочкой.
* * *
В течение нескольких следующих месяцев самые худшие опасения Верены подтвердились.
Графиня решительно вознамерилась подмять под себя Росслин-холл.
— Я верну этому дряхлому дому вид дворца, — надменно сказала она, стягивая в гостиной роскошные итальянские шелковые занавеси, которые мать Верены привезла из свадебного путешествия по Флоренции. — Эту гадость заменим первой.
Верена могла лишь с ужасом наблюдать.
— Но их привезла моя мама! Она любила их!
— А я нет, и значит, их нужно немедленно снять. Я ни минуты больше не желаю их видеть.
Разрушение всего, что любила Верена, шло ускоренными темпами.
Все старое уступало место новому, даже граф стал одеваться иначе. Теперь он носил цветные галстуки и отпустил усы — только потому, что новая графиня сказала, будто лондонские модники щеголяют ими.
Единственным спасением Верены были прогулки верхом.
Как только заканчивался завтрак, девушка ускользала через черный ход и бежала на конюшни, где Баркер или Роупер ждали ее с оседланным Джетом.
Преодолевая милю за милей на лоснящейся спине животного, Верена чувствовала себя одинокой и напуганной.
Если отец отвернулся от нее ради новой жены, что она может сделать? Кому может довериться?
Когда Верена входила в комнату, внезапно обрывались разговоры, при ее появлении захлопывались двери — как будто в стенах этого дома таился какой-то ужасный секрет, узнать который ей не позволяли.
Более того, графиня следила за каждым шагом Верены, делая замечания и высказывая суждения о том, как та причесывает волосы, как одевается и проводит время.
Однажды, возвращаясь с конюшни, девушка заметила за кухонными мусорными корзинами нечто напоминающее груду старых занавесок. Вздохнув, Верена подошла взглянуть, что там. Девушка подумала, что вещи, которые решили выбросить, могут пригодиться для церковного праздника.
«А ведь это не похоже на драпировочные ткани», — сказала она про себя, потянув за край.
Страшная правда медленно дошла до сознания Верены, когда она вытащила из груды тканей длинную шелковую перчатку, за которой последовал узел с плащами и платьями.
Девушка не сумела сдержать рыданий, вырвавшихся из груди, когда она поняла, что это не какие-нибудь старые ненужные вещи, а личный гардероб ее дорогой матушки.
«Только один человек может быть в ответе за это, — подумала Верена, задыхаясь от слез. — И я думаю, папе пора узнать, что за женщину он сделал супругой».
Схватив один из любимых нарядов матери — летнее муслиновое платье, отороченное broderie anglaise[2] — Верена зашагала прямо в кабинет отца.
Когда девушка без стука медленно открыла дверь, у нее дрожали колени. Отец не сразу заметил, что она вошла.
— В чем дело, что с тобой? У тебя бледный вид, дорогая.
Верена протянула муслиновое платье.
— Папа, я нашла его в мусорной корзине рядом с кухней вместе с остальными платьями мамы.
На лице графа возникла озадаченность, которую через миг сменила тень раздражения.
— Верена, твоя мачеха попросила моего разрешения избавиться от них, и я согласился. Теперь, когда я должен думать о новой жене, мне не хочется, чтобы эти платья висели в гардеробе.
— Но, папа…
— Верена, твоя мать мертва, и, хотя она навеки останется в моем сердце, в Росслин-холле нет места сантиментам. Я достаточно пожил среди теней прошлого. Твоя мачеха имеет полное право поступать как ей вздумается с домом и всем, что в нем находится. Она теперь хозяйка, и все домашние дела я оставляю на ее усмотрение.
Скатав муслиновое платье клубком, Верена покинула кабинет в слезах.
«Я поистине одинока, — сказала себе девушка, бросившись на кровать в своей спальне наверху. — Ах, мама, милая, как мне тебя не хватает! Если ты слышишь меня там, где сейчас находишься, пожалуйста, помоги мне!»
Верена плакала, пока не уснула, и проснулась лишь тогда, когда к ее постели подошла Виолетта.
— Миледи, через десять минут ужин! Я стучала целую вечность, но вы меня не слышали.
— Спасибо, Виолетта. Можешь идти.
Верена потянулась и выбралась из постели. Ее розовое шелковое платье висело в изысканном шкафу. Всего несколько месяцев назад она надевала его на бал в честь своего совершеннолетия.
«Я не вынесу еще одной неприятной сцены с папой, — сказала она себе, одеваясь. — Я должна изо всех сил постараться быть настолько послушной, насколько он хочет».
