С минуту Лайл не сводил с нее взгляда, а затем решительно направился к двери.
– Пожалуй, мне следует вызвать полицию. Вы ведь этого хотите – выставить себя мученицей, причем любым способом!
– О, прошу вас, не надо… Не отправляйте меня в тюрьму!..
В ее голосе зазвучала такая мольба, что Лайл остановился. Обернувшись к девушке, он спросил:
– Значит, это тоже часть вашего хитроумного плана? Сначала вы отказываетесь заплатить штраф. Потом вас бросают в тюрьму, где вы объявляете голодовку, а пресса тем временем вовсю трубит о жестокости и бесчеловечности нашего правительства!
Девушка едва сдерживала рыдания.
– Я не хочу оказаться в тюрьме!.. Не хочу… Вот почему я… пыталась… убить себя…
Она посмотрела на так и не разорвавшуюся бомбу и беспомощно всплеснула руками.
– Ну что я за недотепа! – в сердцах воскликнула она. – Даже убить себя толком и то не сумела…
Рейберн Лайл снова подошел к ней.
– Может быть, вы расскажете мне поподробней, что все это значит, – предложил он уже более мягким тоном. – Должен признаться, вы меня весьма заинтриговали…
Она подняла на него свои огромные глаза, полные слез. Губы девушки дрожали, делая ее личико трогательным и беззащитным. Глядя на свою непрошеную гостью, Лайл подумал, что еще никогда не видел такой очаровательной особы.
Она ни в малой степени не походила на всех тех светских девиц, с которыми он каждый день сталкивался в обществе.
Она была не только очень юной – в ее облике угадывалась невинность и чистота, что-то весьма возвышенное и духовное, чего Лайлу, при всем его богатом опыте, уже давно не случалось видеть ни в одной женщине.
Вот почему он обратился к ней почти ласково, оставив резкий тон, которым разговаривал еще несколько минут назад:
– Будьте добры, сядьте и расскажите мне все по порядку. Наверное, вы не откажетесь чего-нибудь выпить. Я сам, например, умираю от жажды.
С этими словами он подошел к подносу с напитками, не спрашивая согласия девушки, открыл бутылку шампанского, охлаждавшуюся в ведерке со льдом, и наполнил бокал.
Подав его девушке, Лайл налил еще один – для себя – и с наслаждением сделал глоток. Похоже, что сейчас в горле у него пересохло даже сильнее, чем в тот момент, когда он вышел из палаты общ ин!
– Сядьте, – обратился он к незнакомке, – и для начала назовите мне свое имя.
Девушка заколебалась. Чувствовалось, что она предпочла бы сохранить инкогнито, однако через минуту, потупив глаза, тихо произнесла:
– Меня зовут Виола Брэндон…
– Брэндон? – удивленно повторил Лайл. – Тогда, очевидно, вы родственница леди Брэндон, одного из лидеров вашего движения?
– Это моя мачеха.
– Я знавал вашего отца, – продолжал Лайл. – Вряд ли он бы одобрил ваше сегодняшнее безрассудство!
– Конечно, нет! Папа был бы в ярости… Рейберн Лайл слегка удивился, что девушка так охотно с ним согласилась, но, видимо, она сохранила хоть остатки благоразумия.
Сэр Ричард Брэндон был один из самых уважаемых и любимых камергеров королевы Виктории.
Лайл не сомневался, что этот достойный человек был бы потрясен, узнай он о том, что его дочь стала суфражисткой, – ведь сторонницы этого движения, как правило, громогласные особы мужеподобного вида, стремясь привлечь к себе внимание общества, давно уже стали в его глазах посмешищем.
– А если вы знали, что ваш отец не одобрит вашего поступка, – строго спросил Лайл, – зачем же вы пошли на это?
– Я пыталась отказаться… Виола снова всхлипнула.
– …но моя мачеха и слышать об этом не хотела… Она просто помешана на женском движении!
Рейберну Лайлу не оставалось ничего другого, как посочувствовать девушке.
Леди Брэндон, а с нею еще две дамы – миссис Панкхерст и миссис Петвик-Лоуренс – разъезжали по всей стране, выступая со страстными речами и любыми доступными им способами добиваясь того, чтобы движение суфражисток постоянно было в центре внимания общества и не сходило с первых полос газет.
– Вы хотите сказать, что мачеха заставила вас так поступить помимо вашей воли? – нахмурился Лайл.
Виола судорожно вздохнула. Это был вздох отчаяния.
– Дело в том, что я ужасная трусиха, – начала она через минуту. – Я совсем не такая храбрая, как другие женщины, сторонницы этого движения, и всего боюсь… Боюсь тюрьмы… И еще ужасно, просто до смерти боюсь, что меня будут… кормить насильно!..
По голосу Виолы чувствовалось, что она действительно боится, и даже ее стиснутые на коленях руки, как заметил Рейберн Лайл, задрожали при этих словах.
– Но я уверен, что если бы вы все честно рассказали вашей мачехе, она не стала бы вас… – начал он и осекся.
Виола подняла на него глаза. В них читался неприкрытый страх.
Никогда прежде Рейберн Лайл не видел подобного выражения на лице женщины. Слова, которые он только что намеревался произнести, замерли у него на устах.
– Да это просто смешно! – резко сказал он. – Ну что она вам сделает, даже если вы ослушаетесь?
– Она… изобьет меня… – шепотом произнесла Виола.
Рейберн Лайл в изумлении уставился на девушку. В первый момент ему показалось, что он ослышался.
Его поразило не то, что кто-то посмеет поднять руку на женщину – в то время это было делом вполне обычным. Отцы нещадно лупили своих сыновей, которых еще более безжалостно секли в публичных школах. Часто такое же наказание применялось и по отношению к непокорным дочерям.
Но что поразило и даже шокировало Лайла, так это тот факт, что леди Брэндон, светская дама, занимавшая видное положение в обществе, способна ударить свою падчерицу, это нежное и кроткое существо.
– Правда, с тех пор как я выросла, она делает это уже не так часто, – продолжала Виола. – А вот сразу после того как они с моим отцом поженились, мачеха частенько меня била – наверное, потому, что не нашла в браке счастья, на которое рассчитывала…
«Весьма умное замечание», – вынужден был признать Рейберн Лайл.
Он припомнил, что к моменту вступления во второй брак сэр Ричард был уже в годах, в то время как леди Брэндон была тогда довольно молодой женщиной.
Вспомнив также внушительную фигуру этой воинственно настроенной дамы, Лайл понял, что она, очевидно, находила свою миниатюрную, похожую на хрупкий цветок падчерицу весьма удобным объектом для вымещения на ней собственной злости и разочарования.
Вслух же он произнес следующее:
– Я понимаю, что вы боитесь мачехи, но не до такой же степени, чтобы лишить себя жизни!
– Я ведь уже говорила вам, что я ужасная трусиха, – жалобно повторила Виола.
Она отпила немного шампанского и поставила бокал на столик рядом с диваном.
