Авалон не шелохнулась, настороженно следя за каждым его движением.
— Однако же я полагаю, что даже ты согласишься: основой для брака может быть соглашение, которое заключили наши отцы.
Авалон отвела взгляд.
— Обручение, — сказал Маркус, опираясь о столик. — Законное обручение, признанное двумя королями.
На это Авалон ничего не могла ответить. Можно было крикнуть, что ей наплевать на все соглашения, но Маркус и так это знал.
— Так что, леди Авалон, мне вовсе не нужно твое согласие. Твоя судьба давным-давно предрешена. Наш с тобой брак одобрен и благословлен королевской волей. Уверен, я без труда отыщу церковника, который с радостью обвенчает нас, как бы ты ни возражала.
Кровь отхлынула от лица Авалон.
— Ты не посмеешь!
— Отчего бы и нет? — Маркус небрежно пожал плечами. — Если ты не будешь вести себя разумно, у меня просто не останется выбора. Ты сама, и никто более, загнала себя в тупик. Лучше не упрямься, Авалон.
Маркус блефовал. У него не было ни малейшего желания силой принуждать Авалон к браку. На самом деле он был уверен, что ее невозможно принудить. Нет, для заключения брака ему нужно согласие Авалон. Кроме того, когда Уорнер де Фаруш предъявит свои права на нее, а Маркус был уверен, что это произойдет, его собственные права станут только прочнее, если Авалон будет на его стороне.
— Что ж, миледи, обдумай мои слова. А теперь тебе нужно отдохнуть. Надеюсь, тебе скоро полегчает.
Маркус оттолкнулся от столика и, подойдя к двери, дважды постучал, давая знак часовому, чтобы отпер дверь. Перед тем как уйти, он поклонился Авалон. Она не шелохнулась, даже не повернула головы, но Маркус и так знал, что в ее глазах пылает гневный огонь.
— Жаль, что конь тебя не прикончил, — услышал он ее голос перед тем, как захлопнуть дверь.
Маркус шел сюда, чтобы сделать Авалон приятное, а уходит, оставив ее в гневе. Он покачал головой, поражаясь собственной несдержанности. Бальтазар был прав — надвигается буря.
Еще два дня Авалон не выходила из своей комнаты. При этом она вовсе не мучилась от скуки, потому что у нее побывало множество посетителей.
Само собой, ее часто навещали нянюшки — так называла про себя Авалон шестерых приставленных к ней служанок со всей их заботливостью, охами и вздохами. Кроме них, постоянно приходили гости, и мужчины, и женщины. Одни из них выдумывали для своего визита какой-то пустячный предлог, другие обходились и без этого. Всем им хотелось посмотреть на Авалон, будто она была заморской диковинкой.
Никого из этих людей Авалон в глаза не видела, когда много лет назад жила в отдаленной деревушке на землях Кинкардинов. Впрочем, к ней тогда допускали очень немногих. Зато все эти люди, похоже, хорошо знали ее, и каждый на свой лад старался высказать ей, как он рад ее возвращению.
Теган, главная кухарка, явилась узнать, что пожелает невеста получить на завтрак, обед и ужин.
Хью, Шон, Натан и Давид — солдаты из личной гвардии Маркуса — долго переминались с ноги на ногу, прежде чем осмелились спросить, каким это хитрым приемом Авалон тогда, в бурю, ускользнула от силача Таррота. Потом они еще час упражнялись, раз за разом повторяя под присмотром Авалон сочетание нехитрых движений, покуда не выучили прием назубок.
Сам Таррот явился задать этот же вопрос в гордом одиночестве. Он долго, хмурясь, повторял движения Авалон, пока она не сжалилась и не показала ему, как можно отразить этот прием.
Илки, экономка Савера, и три ее дочери — они выстроились в ряд и таращились на Авалон совершенно одинаковыми глазами — пришли убедиться, что у нее на кровати достаточно мягких шкур, что пол хорошо выметен и черное платье больше ей не жмет.
Люди шли и шли и все как один обращались с, Авалон так, словно она была главой клана, а не раненой пленницей их лэрда. Всех их объединяло одно могучее, всепоглощающее чувство — восторг. Восторгом трепетали их голоса, когда они обращались к Авалон, и эхо этого восторга долго еще переливалось в комнате после их ухода. Даже Таррот кланялся ей с почтением, ничуть не затаив зла на женщину, которая с такой легкостью нанесла ему поражение. Напротив — он был даже горд, что именно его Авалон избрала для того, дабы проявить свое искусство рукопашной.
Все эти люди твердо верили в предание рода Кенкардин.
Постепенно женщины клана стали более предприимчивы. Они усаживались рядом с Авалон и спрашивали ее о самых разных вещах: почему муж сделал то-то и то-то, как наказать ребенка за такую-то провинность… Как думает миледи, свиньи в этом году еще будут спариваться? Есть там одна матка, так у нее просто глазки горят…
Чей-то муж еще до сбора урожая потянул спину и не смог выполнить свою часть работы. Не даст ли миледи семье несчастного лишнюю меру овса?
Половина зерна с северных полей оказалась испорчена какой-то черной плесенью. Не думает ли миледи, что это дело рук дьявола? Не сможет ли она вылечить больное зерно или, может быть, подарит им новое?
Рыбы в этом году наловили совсем мало. Не привезет ли миледи из Англии своих овец, чтобы клан мог пережить зиму?
Авалон ужасалась и злилась одновременно. Что им всем отвечать? Она пыталась объяснить, что не может, не вправе ответить на такие вопросы, но от нее, похоже, и ждали уклончивого отказа. А потому просители смиренно ждали, когда Авалон успокоится, и начинали все сначала, надеясь на этот раз услышать другой ответ.
Авалон хотелось и смеяться, и плакать. Что бы она ни делала, ей никак не удавалось поколебать в их глазах непогрешимый образ невесты из древней легенды, заставить этих славных людей увидеть в ней обыкновенную женщину.
«Я же не икона, — с отчаяньем думала Авалон, — не королева, не живое воплощение их треклятой легенды!» Она внутренне холодела, думая о том, чего ждут от нее все эти люди. На самом деле Авалон могла дать им только одно — все свое состояние, но Маркус отказался даже от этого.
Однажды пришел Бальтазар. В тесной комнатке как раз собралось десятка два женщин, и все они чинно сидели вокруг кровати, которую Авалон передвинула поближе к окну. У них было даже строго размечено, кто за кем сидит — от самой значительной персоны до мелких сошек. С Авалон, которая сидела на кровати, разговаривали по очереди, почти молитвенно сложив перед собой руки.
Когда мавр появился на пороге комнаты, все женщины разом обернулись к нему, переглянулись — и, подхватив юбки, проворно удалились.
— Я смотрю, они тебя полюбили, — заметил Бальтазар, отвесив девушке изысканный поклон.
— Не меня, — ответила Авалон, встав с кровати, — а легенду. Ко мне это не имеет почти никакого отношения.
