– Я и не строю, Клодина. Разве вы мне не дорогая?
– Я вам мачеха, мсье, другими словами, старый приятель, у которого при случае и даже без случая можно подзанять деньжат!
– Опять вы за своё?
– Вовсе нет. Я не упрекаю вас в том, что разок-другой позволяла выманить у себя монеты, кстати.
позволяла по доброй воле… А вот тому подтверждение – я даю вам единственную возможность прикарманить пять луидоров, а может, десять или пятнадцать, не знаю…
– Ого! Уж не нашли ли вы рецепт «эликсира красоты»? Или знаете старика, который меня возжелал?
– О чём вы, дорогой? Поставлять престарелым дипломатам фальшивых малолеток – не моё амплуа! Нет… Слушайте, Марсель!
– Слушаю.
– Знали ли вы когда-нибудь женщину в библейском смысле?
– Вот вам нюхательная соль. Повторю вопрос: знали ли вы…
– Нет, никогда! Клянусь!
– Достаточно. Невинность светится в ваших синих глазах и звучит в вашем розовом голоске. Ещё один вопрос: что вы станете делать, если вам подложат в постель хорошенькую, к тому же влюблённую в вас женщину?
– Ничего… Да просто встану и уйду. Не желаю слушать непристойности!
– А если бы вам заплатили?
– Если бы мне… Так вы серьёзно?
– Вполне.
– Вот чёрт! И что за бочка меня захотела?
– Она не бочка, даже худенькая. А уж так мила, так мила!
– Мила… Не нравится мне это…
Ещё бы нравилось: я зажала его в промежутке между двух дверей, глубоком, как альков, он разделяет столовую и гостиную. Разве может ему понравиться: я настаиваю с деланным безразличием, но оно не обманывает коварного зверёныша, условное безразличие тона лишь подчёркивает подтекст наших реплик, как ремарки в театральной пьесе – Марсель, настороженно… Клодина, легкомысленно…
– Мила, мила… Женщина, и мила? Вы поступаете жестоко, возвращая меня к воспоминаниям о событиях, о которых я из стыдливости вам не рассказывал.
– Ну так расскажи!
– Два года назад в Биаррице я снял одного англичанина, очаровательного, но женатого – вот чудовище! Он был женат, но волен любить кого угодно, лишь бы его супруга – невысокая кругленькая блондинка-людоедка, зад обтянут синим джерси, как арбуз, – тоже получала своё! И вот они, эти звери, напоили меня и оставили один на один с готовой на всё людоедкой! Клодина, это такой ужас! Меня и сейчас в жар бросает, как вспомню… Она проговорила и проделала всё, что нужно красивому парню, и совершенно безуспешно! Время от времени во мне просыпалась надежда…
– Это называется надеждой? «Надежда сверкала, как соломинка в стойле…»
– …когда я вспоминал о нём – он наливался шампанским в соседней комнате, – но потом всё шло насмарку! И по новой… В конце концов, она в бешенстве надавала мне пощёчин и выгнала.
– А сладкий муженёк с шампанским вам достался?
– Образно сказано… Я нашёл его под столом. Вот так…
– Но тут совсем другое дело, Марсель!
Я подтягиваю его ухо поближе к своим губам, потому что немного стыжусь того, что слышу… И шепчу, шепчу… Я приглушаю слова, которые и так с трудом сходят с моих губ… Марсель пугается, отказывается, торгуется! Я почти приказываю, смягчая, однако, суровость тона лёгким тумаком – ласка, достойная ловкого сводника… Он ещё не вполне выразил согласие, а я уже оставляю его, не желая выслушивать последние колебания, – и захлопываю дверь исповедальни, где мы замыслили нечто невинное и вместе с тем нечистое…
Да простит меня небо, если у него есть на меня время! Я думала как лучше. Мне только хотелось – ведь я скоро снова обрету любимого, смысл всей моей жизни, – мне только хотелось, чтобы бедняжке не пришлось брести одной, попрошайкой, по синим от подтаявшего снега дорогам, в лужах грязной жижи с высохшими краями, я хотела, чтобы она здесь, за плотно задёрнутыми шторами, получила всё, что хотела, в обществе достаточно одушевлённого для этого красивого манекена… Хотела, чтобы она снова стала весёлой и боязливой, чтобы к ней вернулась улыбка обиженного ребёнка, праздная и изящная беззаботность… Бедная! Какое жалкое фиаско, как она, должно быть, на меня злится!
Позавчера вечером – было ветрено и сыро, подтаивало и обманчиво пахло весной – мы сидели за ужином, плотным крестьянским ужином: копчёное сало, цыплёнок в винном соусе, пудинг цвета красного дерева, политый старым ромом… Я решительно пила предательски сладкое фронтиньянское мускатное и без устали наливала ничего не подозревавшей Анни и заранее оповещённому Марселю – он был молчалив, дрожал и раз за разом опрокидывал одним махом свой бокал, словно чашу с ядом – раз! – а в глазах злость и страх…
Странный был вечер – с одной стороны полупьяная крошка, с другой – малыш с лицом фальшивого малолетки! Я казалась себе лёгкой и слепой, как натыкающийся на всё подряд мыльный пузырь, и настроена была благодушно. Другая, полная благородства и бескорыстной любви к ближнему душа укрепляла в тот час мою душу. И потому, «прикончив» Анни бокалом пунша, проводив на второй этаж изящную разношёрстную пару, пинком втолкнув Марселя в спальню Анни и бросив туда бирюзовую пижаму, я отправилась спать с облегчением, сгорая в благородной лихорадке, и не было в ней ничего порочного. Как всё хорошо! Негромкий крик, взволнованный и нежный, встревожил меня и заставил вернуться к двери, захлопнувшейся за нашими, если можно так выразиться, влюблёнными…
Я приникла к закрытой створке и, движимая скорее материнской заботой, чем любопытством, стала слушать… Тихо… Нет! Испуганный продолжительный шёпот, участвуют оба голоса… И всё… Нет. Стон, совсем тихий, но такой расстроенный, разочарованный!.. Стон многозначительный – я поймала себя на том, что бормочу под нос слова, весьма оскорбительные для третьего пола в лице Марселя… И снова тишина. А потом голос запыхавшегося Марселя – судя по тону, светские извинения… Я стучала зубами от холода и нервного смеха. У меня уже появилось предчувствие, что затея обернётся шутовством, двусмысленной пародией на сладострастие, но всё же не ожидала от Марселя такой позорной выходки – он выскочил из спальни, отдавив мне босые ноги, с таким измученным и презрительным «чёрт», что я сразу обо всём догадалась… Бледный, нос заострился, губы красные, глаза из синих стали чёрными… Он едва не опрокинул мою лампу и не столкнул меня саму с лестницы:
– А, Клодина! Так вы были тут? Развлекаетесь? Странный, однако, у вас вкус!
Оскорбившись в глубине души, я одёрнула его:
– Запомните, мальчик: я всегда делаю то, что считаю нужным!.. А здесь и подавно – я заварила эту кашу…
– Заварила кашу! Скажите на милость! Вот пусть ваша подруга её и расхлёбывает! Одна! А мне ни к чему такие сложности!
