– Я хочу, чтобы вы кое-что поняли, лорд Лукас Хокинз.
Он выгнул бровь, удивляясь тому, что она назвала его полным именем.
– И что именно?
– Тебе не понравится. Я считаю необходимым упомянуть человека, о котором ты не любишь разговаривать.
Люк заскрипел зубами. Черт побери, опять, Трент. Разумеется, ей непременно нужно вернуться к разговору о его проклятом святом братце.
– Я его не знаю, – сказала Эмма, – но слышала о нем только хорошее.
– Разумеется. – Он попытался говорить безразлично, но не удержался и едва ли не прорычал это. – Ты им восхищаешься. А если бы познакомилась, начала обожать. Все его обожают.
– Но я знаю тебя, Люк. – Ее голос смягчился. – И восхищаюсь я именно тобой. Обожаю тебя. И не собираюсь сравнивать тебя с кем бы то ни было, потому что ты – это ты. Именно такой, какой мне нравится.
– Хорошо. – Он, Люк, черт побери, не желает, чтобы Эмма – из всех людей на свете – сравнивала его с Трентом. Потому что, как и все прочие, она сочтет, что он уступает брату во всем.
И он надеется, она никогда не познакомится с его братцем.
– Уже поздно, – мягко произнесла Эмма. – Завтра утром нам нужно выехать очень рано, если мы хотим добраться до Лондона за пять дней.
Она вынула из комода ночную рубашку и спряталась за ширму, стоявшую у кровати. Зашуршала ткань, и Люк зажмурился, вспоминая прошлую ночь. Вспоминая сегодняшнее утро и то, что он рассказал ей про свои желания.
Он хотел дать ей все это и много больше. Искупать ее в наслаждении. Довести до высот восторга. Кертис был недостоин ее.
Люк стоял возле кровати, когда она появилась из-за ширмы в той самой невинной белой ночной рубашке, что сводила его с ума все прошлые ночи.
Он вспомнил ее слова о том, что она хочет жить в настоящем. Именно так в основном жил он и стал осторожнее, только познакомившись с ней.
Он не хотел сделать ей больно. Но желание доставить удовольствие ей и получить его самому перевесило все резоны.
Эмма заплела волосы в толстую косу и перекинула ее на спину. Люк решил, что это надо исправить.
Эмма остановилась возле ширмы. Люк протянул ей руку.
– Иди сюда, – хрипло произнес он.
Она подошла, взяв его за руку. Он притянул ее к себе и пробормотал:
– Повернись.
Эмма повиновалась. Люк развязал тонкую ленточку в косе и положил ее на стол. Медленно расплел косу, наслаждаясь гладкими густыми волнами, которыми ему так редко удавалось полюбоваться во всей их полной медной красе, и поцеловал Эмму в макушку.
– Сегодня я не пойду вниз.
Она облегченно выдохнула.
– Потому что хочу остаться с тобой. Это то, чего хочешь ты?
– Да. – Слово было сказано шепотом, твердо, без тени сомнений в голосе.
Люк закрыл глаза. Естество уже затвердело, тело пылало, требовательное, нетерпеливое.
– Скажешь мне, если я сделаю то, чего ты не хочешь. Что тебе не нравится. Что ты считаешь унизительным, или неприемлемым, или слишком порочным и развратным…
Эмма быстро повернулась и посмотрела ему в лицо:
– Прекрати, Люк.
– Нет. Ты должна знать. Если я стану слишком… – Господи, как это назвать? Грубым? Скотским? Диким? – Просто вели мне перестать. Обещай, Эмма.
Он не мог позволить себе взять эту женщину, переступая установленные ею границы.
Она подняла на него глаза, в которых сверкали золотистые искорки.
– Я хотела этого… хотела тебя с того самого первого вечера. И ты это знаешь, правда?
В тот первый вечер он ее не знал. Видел только ее красоту, представлял, сколько наслаждения может подарить ему ее тело. Сейчас она казалась ему намного красивее. То, как она на него смотрит – с доверием, желанием, вожделением, – заставляет его хотеть ее гораздо сильнее, чем в тот первый вечер. Но он боится, что этот взгляд изменится, наполнится недоверием, отвращением, неприязнью. И если подобное случится, он вряд ли это переживет.
– Тогда ты меня не знала, – сказал Люк.
– Зато знаю теперь и хочу еще сильнее.
Он поцеловал ее, притянув к себе одной рукой. Другую запустил в восхитительную, мягкую массу волос, прижимая к себе ее голову, завладев ее ртом.
Он покусывал ее губы, то верхнюю, то нижнюю. Язык вторгся в ее сладкий рот, повторяя действия, которые скоро предстоит проделать его естеству. Люк прижимался к ней, стараясь дать члену хоть какое-то облегчение, но для этого существовал только один способ. Он поцеловал ее в уголок губ.
– Ты такая вкусная, Эмма, – простонал он и лизнул ее ухо. – Такая вкусная.
Положил ладонь ей на спину и ощутил, как она задрожала. Ладонь заскользила ниже, ниже и легла на упругие округлые бедра. Выпутавшись из ее волос, он опустил и другую руку и обхватил оба мягких полушария. Целуя ее в губы, в щеку, в нос, он вжимался в нее все сильнее.
Эмма ахнула.
– Ты ангел, – прошептал он.
Взявшись за подол ее ночной рубашки, Люк задрал его кверху, ощутил под ладонями обнаженную кожу ягодиц и сжал их. Эмма обвила руками его шею и притянула к себе, целуя так чудесно, дерзко полизывая языком его губы.
– Эм, – бормотал Люк между поцелуями. – Господи, Эмма.
Он жестко стиснул ее бедра, но попытался смягчить это ласковыми поглаживаниями пальцев. Отпустил ночную рубашку и скользнул руками к груди, чтобы развязать ленты у шеи.
– Сними это. – Голос его дрожал. Пальцы дрожали. Он стремительно переставал владеть собой.
Господи. Это катастрофа. Он дикое, грубое животное, пытающееся побороть свои основные инстинкты. Безнадежно пытающееся быть порядочным мужчиной. Надежным мужчиной. Таким, как его брат, которого он никогда не любил.
Неужели он сделает ей больно? Обидит Эмму так же, как обижал всех остальных?
Люк отпустил ее ночную рубашку. Нет. Это неправильно. Как и все решения, которые он принимал в своей чертовой проклятой жизни, это неправильно.
Эмма видела, как в его глазах все усиливается тревога. Видела в них страх и стыд.
Она до сих пор не до конца понимала этого красивого, страдающего мужчину, но после сегодняшнего утреннего разговора все же начала понимать.
Как убедить его перестать бороться с собой? Как заставить поверить, что в его желаниях нет вселенского зла? Объяснить, что она хочет попробовать с ним все эти восхитительные вещи, и к черту последствия?
Она крепко поцеловала его, вспоминая подаренный плащ. Вспоминая все те мелочи, что он постоянно делал для нее. «Заприте дверь, Эмма», – сказал он на вторую ночь. А чуть раньше, в тот же день, велел оставаться в гостинице, чтобы никто не увидел их вместе. Он ударил Смоллшоу за то, что тот опорочил ее честь. А сегодня помог пожилой женщине донести тяжелые корзины. И держал ее, Эмму, за руку, когда Макмиллан раскрывал им правду об истинной натуре ее мужа.
