Маршал Грамон, большими трудами добившийся честп сопровождать госпожу де Фонсом, закашлялся от удивления.
— Значит, она хранит их до сих пор! — пробормотав он в усы. — Глазам своим не верю…
— О чем вы? — спросила Сильви.
— О подвесках, которые вы видите на плече у королевы-матери.
— Действительно, наконец-то она их надела! Я часто натыкалась на них в ее шкатулках. Мода на подобные украшения уже прошла.
— Лучше спросите, почему она надела их именно сегодня. Я вам отвечу, в честь молодого герцога Бекингема!
— С какой стати?
— Вы слишком молоды, чтобы знать эту невероятную историю… Пойдемте лучше поздравим господина д'Артаньяна, обновляющего нынче свой мундир капитана мушкетеров.
Блестящий офицер был воистину неотразим в своем красном мундире с золотым шитьем. Любуясь им, трудно было догадаться, что об этом звании и соответствующе форме он мечтал целых тридцать лет. Он прислонился двери и, сложив на груди руки, как будто следил за спектаклем, однако внимательный наблюдатель заметил бы, что в действительности он не сводит глаз с Анны Австрийской. Приглядевшись, можно было даже обнаружить в его темных глазах слезы.
Грамон был, по всей видимости, именно таким наблюдателем. Прошествовав перед капитаном, он шепнул Сильвии:
— Не будем ему мешать. Мы еще успеем его поздравить.
Подобная деликатность понравилась Сильви гораздо больше, чем все любовные клятвы Грамона, и она по собственной воле взяла его под руку, несказанно его обрадовав.
— Почему бы вам не поведать мне эту волнующую историю, любезный граф? — обратилась она к нему.
Остановившись вместе с Сильви в оконной нише — проверенном убежище давних знатоков дворца, — Грамон пересказал то, что для большинства было легендой, а для посвященного меньшинства — неопровержимой былью. В последнее посольство Бекингема-отца, которое тот, безумно влюбленный во французскую королеву, убедил своего монарха Карла I доверить именно ему, Анна Австрийская подарила ему эти самые подвески, которые сама получила в подарок от мужа. Ришелье, узнав об этом от своих шпионов, поручил своей английской сообщнице, леди Карлайл, украсть один из подвесков и доставить ему. После этого кардинал принялся нашептывать подозрительному Людовику XIII, что королева почему-то никогда не надевает подаренные им подвески, хотя они ей чрезвычайно к лицу… Король, разумеется, потребовал, чтобы королева появилась на первом же балу в его подарке, чего она уже никак не могла исполнить. И вот преданный человек и горстка его друзей с риском для жизни добыли у герцога злополучные подвески и умудрились вовремя доставить их королеве.
— Этим преданным человеком был наш д'Артаньян, — закончил Грамон свой рассказ. — Мы с ним давние друзья. Неудивительно, что он разволновался при виде этих драгоценностей, они всколыхнули дорогие ему воспоминания.
— Видимо, королева отблагодарила его по-царски?
— Она вручила ему свой портрет, который он считает ценнейшим своим достоянием — после шпаги, разумеется. Из-за этого у него возникают постоянные недоразумения с женщинами.
— Он женат?
— Женился несколько месяцев назад на миленькой вдовушке с хорошей рентой, но она уже сумела превратить его жизнь в ад. Во-первых, она оказалась святошей, после каждого прилива чувств она соскакивает с
супружеского ложа и выпрашивает у господа прощения за то, что почитает ужасным грехом; во-вторых, проявляет такую болезненную ревность, что не терпит вывешенного в спальне супруга портрета королевы…
Сильви не удержалась от смеха.
— Не смейтесь, несчастная! Это серьезнейшие разногласия. Вот и сегодня вечером она наверняка не находит себе места, зная, что он здесь.
— Почему он не взял ее с собой?
— Она беременна, к тому же ненавидит двор, считая его гнездилищем разврата.
Д'Артаньян уже заметил эту пару и догадался, что их беседа посвящена ему. Подойдя к Сильви, он поклонился, демонстрируя искреннюю радость от встречи.
— Счастлив снова вас видеть, госпожа герцогиня! Я не забыл приключения, которое мы с вами пережили, и по-прежнему испытываю к вам огромную благодарность.
— Приключение, благодарность? А я ничего не знаю! — ревниво протянул маршал. — Я все вам расскажу, дружище. Знайте, госпожа герцогиня — удивительная женщина…
— Уж этого вы мне можете не рассказывать!
— Какова судьба нашего… протеже? — осведомилась Сильви.
— Сен-Мара? Он дорос до бригадира и ведет теперь образцовую жизнь. Он в прекрасных отношениях с господином Кольбером, а этим все сказано…
— Кстати, о дружбе, — подхватила Сильви с улыбкой. — Могу я рассчитывать на вашу, господин д'Артаньян? Отсюда до моего дома рукой подать. Знайте, вы в нем — всегда желанный гость. Мушкетер радостно приложился к поданной ему руке.
— Это приглашение я не забуду. Благодарю, госпожа герцогиня! Что до дружбы и уважения, то я издавна испытываю к вам то и другое. Я теперь вынужден откланяться, меня требует к себе король.
Орлиный взор офицера, привыкшего читать по лицам, уловил не облеченный в слова призыв короля и поспешил к нему.
— Я уже сожалею, что заговорил с ним, — проворчал маршал. — Этот молодец способен взять вас в осаду.
— Это никому не под силу, если на то не будет моего согласия. Вам это должно быть известно лучше, чем всем остальным, дорогой маршал!
Этим вечером веселье завершилось раньше обычного. Кардиналу стало до того худо, что он послал за королем. Тот немедленно принял решение, что уже на следующее утро двор перебрался в Королевский павильон в Венсенне, чтобы не покидать кардинала до его последнего вздоха. Для Сильви это означало переезд всех ее домашних в Конфлан, чтобы быть к ней поближе.
Маленький Филипп был в восторге, он любил Конфлан не меньше, чем Фонсом. Сильви была рада встрече с подругами — де Сенеси и Плесси-Бельер. Одна Мари протестовала:
— А как же свадьба? Когда она произойдет?
— Когда кардинал при смерти, назначить дату невозможно. Королева Генриетта и ее дочь останутся в Лувре, а Месье — у себя в Тюильри, чтобы быть к ним поближе. Остальной двор последует за королем. Потерпи, — закончила Сильви уже мягче, видя, как расстроена дочь. — Ждать осталось недолго.
— Если он завтра умрет, будет траур?
— Скорее всего. Но он — не член королевской семьи, поэтому траур будет недолгим. Месье не захочет ждать месяцы.
Поутру, когда в кареты грузили необходимый госпоже де Фонсом личный багаж — из-за частых переездов с места на место все ее резиденции пребывали в постоянной готовности принять хозяйку — посланец Никола Фуке доставил ей записку, содержавшую всего три короткие фразы, мигом улучшившие ее настроение: «Ваш мучитель в Бастилии. Я прослежу, чтобы он там и остался. Целую ваши милые пальчики…»
