Проходя по коридорам и заглядывая в двери комнат, Розамонд убедилась, что Тьюксбери переполнен сокровищами. Повсюду стояли мраморные статуи, доставленные из Италии, трапезные столы и диваны, обтянутые красной кожей, — их приобрели в Кордове, лежали египетские ковры, вероятно, привезенные из крестовых походов. Стоявшие в роскошных вазах хризантемы, должно быть, выращивались в теплицах.
Она нашла де Лейберна за разговором с кастеляном. Мастер Берк, извинившись, отошел, оставив их вдвоем, чем понравился Розамонд еще больше.
— Никто бы не поверил, что только вчера ты едва не утонула, — улыбнулся Род, поднося к губам ее руку и целуя ладонь.
Она ощутила сводящий с ума запах сандала и смущенно потеребила цепочку.
— Я взяла ее… на время.
— Оставь себе — без нее туника не будет такой красивой.
— Но это настоящее золото.
— Ничто другое не достойно тебя.
Розамонд рассмеялась:
— Цветистые речи, господин мой, но мне больше нравится, когда вы не так словоохотливы.
— А я? Я тебе нравлюсь, Розамонд? — вырвалось у него. Сердце девушки замерло. Похоже, она и в самом деле начинает ему верить.
— Да, и я ничего не могу с этим поделать.
— Что ж, пока неплохо. Но только пока.
— Тьюксбери так же полон сюрпризов, как и ты, господин мой, — заметила она. — Ты собирал красивые вещи по всему свету.
— Это моя страсть. Лорд Эдуард называет ее манией. Я коллекционирую мечи из Шотландии и Толедо, греческую и финикийскую керамику, венецианское стекло. Куда бы я ни поехал, обязательно отыщу что-то интересное.
— Уверена, в Першоре ты ничего не нашел, — поддразнила она.
— Наоборот, я хочу получить этот замок целиком, вместе с землями и хозяйкой.
— Ты и в самом деле одержимый, — усмехнулась она.
— Я когда-то говорил — ни за что тебя не отпущу. И сдержу слово.
Почему в его присутствии она чувствует себя самой необыкновенной, самой прекрасной женщиной на земле? Когда они вместе, Роджер ни на кого больше не смотрит, и это не может не льстить Розамонд. Однако она твердила себе о необходимости быть начеку, ибо столь искушенный мужчина, долго живший при дворе, вполне способен быть опасен.
— Ну как, ты готова посетить Дирхерст? Это всего в двух милях отсюда.
«Ты и его возжелаешь, как только увидишь», — подумала Розамонд, но вслух ответила:
— Да, у нас не слишком много времени. До Рождества осталось менее двух недель, и в Кенилуорте наверняка уже гадают, что с нами стряслось.
— Но такая женщина, как ты, вольна сделать любой выбор и диктовать собственные правила игры. Элеонора де Монфор всегда так поступала, и того же она ожидает от тебя, Розамонд.
— Леди Элеонора — принцесса и графиня, — возразила девушка.
— Леди Элеонора прежде всего женщина, как и ты, дорогая.
Розамонд засмеялась. Слова Роджера неизменно вселяли в нее уверенность в себе.
— Я должна проведать Нимбуса: вчера он ужасно напугался. Слава Богу, хоть копыто себе не повредил.
— Мы отправляемся через час. Я попросил мастера Берка проводить нас в Дирхерст, если не возражаешь, конечно.
— Не возражаю, — улыбнулась Розамонд.
Когда впереди показался замок Дирхерст, у Розамонд сжалось сердце. Как могла она так долго оставаться вдали от родного дома? Но радость сменилась острой тоской при мысли о Джайлзе, ушедшем из мира живых в расцвете лет. Неужели боль никогда не уймется и никогда не забудется?
Розамонд тяжело вздохнула, пытаясь успокоиться, и попыталась вспомнить счастливые дни детства.
Де Лейберн не сводил с нее глаз, вероятно, пытаясь понять, о чем она думает. И все же ни единым словом не нарушил ее молчания, не вторгся в невеселые размышления.
Они въехали во двор, и Розамонд заметила, что трава чисто выполота, собаки привязаны, а вокруг царит порядок. Навстречу выбежал конюх и взял лошадей под уздцы. Через минуту появился управитель, мастер Гор, оказавший гостям почтительный прием. Он послал слуг привести в порядок комнаты и передал кухарке, чтобы готовила праздничный ужин в честь хозяйки и ее нареченного. Пока они грелись у огня, служанка принесла сидр с пряностями. Мастер Берк сунул в угли кочергу, раскалил добела и опустил в кубки Розамонд и Роджера, мгновенно согрев душистый напиток.
Пока сэр Роджер и Берк просматривали счетные книги, Розамонд прошлась по замку, посидела в комнате родителей, немного поплакала о былом и наконец заставила себя войти в спальню Джайлза. На столе все еще лежали рисунки, изображавшие его любимую собаку, но пергамент уже побурел и скоробился. Розамонд осторожно провела пальцем по угольным штрихам. Чернила в чернильнице высохли, перья поломаны… Джайлз не любил писать письма.
Когда она, открыв сундук, отыскала его детскую одежду, слезы сжали горло. Он, как истинный Маршал, предпочитал неяркие тона: темно-зеленый, серовато-бежевый и черный.
Она решила взять на память камзол и шоссы: до сих пор у нее не было ни одной веши, принадлежавшей брату. Аккуратно все сложив в изножье кровати, Розамонд перебрала безделушки на маленьком столике. Кинжал с серебряной рукояткой… оловянная шкатулка, вероятно, с юношескими сокровищами. В ней и в самом деле оказалась целая коллекция дамских подвязок. Растерявшаяся Розамонд все же улыбнулась сквозь слезы, сообразив, что самые невероятные слухи, ходившие о лорде Эдуарде и его приятелях, не лишены оснований.
Обедали они в главном зале, и Розамонд настояла, чтобы мастер Берк сидел с ними за одним столом. Меню оказалось не столь роскошным, как в Тьюксбери, но еда была вкусной, и после обеда Розамонд отправилась на кухню потолковать с кухаркой и ее помощницами. Пожилая женщина низко поклонилась хозяйке.
— Я испекла вам имбирную коврижку, госпожа. Сэр Джайлз любил ее когда-то.
Розамонд не смогла ответить сразу. Гнев сжал ее горло. Джайлз должен был обедать сегодня с ними! Будь проклята судьба! Почему смерть так рано его забрала?
Сделав над собой усилие, она взяла кусочек коврижки и улыбнулась:
— Я съем это за него
Сегодня она не хотела шумного общества, предпочитая остаться в компании призраков Дирхерста Пожелав мужчинам спокойной ночи, Розамонд поднялась к себе и долго смотрела в огонь. Неожиданно сердце болезненно сжалось, и из глаз хлынули слезы. Она рыдала громко, навзрыд, и некому было утешить ее. Наступающая ночь пугала. Что, если во сне вороной конь затопчет ее?
В дверь тихо постучали, и Розамонд оцепенела, хотя ожидала этого. Если мужчина, особенно такой дерзкий, как де Лейберн, хоть раз побывал в постели женщины, он наверняка возомнит, что отныне та примет его с распростертыми объятиями.
— Розамонд, открой!
