Ужин, казалось, окончился слишком быстро. Тарелки опустели, столовые приборы были отложены в сторону. Венеция и Линвуд переглянулись через стол.
— Не хотите перейти в гостиную, чтобы выпить?
— С удовольствием, Венеция.
Он последовал за ней, загипнотизированный покачиванием ее бедер и опьяненный витающим в воздухе тонким ароматом ее духов.
Гостиная оказалась небольшой комнаткой, меблированной удобной не вычурной мебелью, неизменно элегантной. Здесь имелись книжная полка и письменный стол, более подходящий для мужчины, чем для женщины, а у жарко натопленного камина стояли диван и кресло. Гостиная казалась опрятной, но не необжитой, в отличие от прочих комнат. На столе громоздилась стопка писем и газет, несколько перьев, на боковом столике, возле графина, лежал позабытый дамский роман. С подлокотника кресла свешивалась газета, которую Венеция, похоже, читала раньше. Уютная гостиная позволяла увидеть за маской актрисы подлинную женщину, каковой представала Венеция Фокс.
Слуг в комнате не было. Линвуд закрыл за ними дверь.
— Бренди? — предложила она.
— С удовольствием, — кивнул он.
Она налила два бокала, один из которых передала ему, второй оставила себе.
— За друзей, Френсис, — провозгласила она.
— За друзей, Венеция.
Он полагал, что в некотором роде таковыми они друг для друга и являются, несмотря ни на что.
Их бокалы на мгновение соприкоснулись.
Линвуд сделал глоток, ощутив на языке мягкий вкус. Бренди был столь же хорош, что и у его отца. Он наблюдал за тем, как она делает глоток, очень по-женски, что разительно отличалось от его собственной манеры.
— Бренди, не шампанское?
Она улыбнулась:
— Вас это шокирует? Я никогда не приглашаю джентльменов на ужин и не предлагаю им бренди.
Она села в кресло ближе к огню.
— Значит, я первый?
Она кивнула, торжественно глядя на него:
— Какие бы слухи на этот счет ни ходили в свете.
Осознание этого обрадовало его.
— Почему вы никогда никого не приглашали к себе прежде?
— Я не хочу отвечать на этот вопрос.
— И все же?
Не сводя с него пристального взгляда, она водила пальцами по ободку бокала, опасно балансирующего на подлокотнике кресла.
— Возможно, вам стоит задаться вопросом, почему я пригласила вас?
Она отвернулась, чтобы поставить бокал на маленький столик, и случайно смахнула с подлокотника газету. Та упала на пол. Венеция нагнулась ее поднять, но Линвуд опередил. Их руки встретились, взгляды перекрестились, в воздухе разлилось желание. Линвуд погладил ее большим пальцем, она разжала ладонь. Ее глаза потемнели. Он ощутил, как сотрясается ее тело, заметил, как слегка приоткрылись губы. Наконец, потупившись, она отняла руку.
Они выпрямились, дыша в унисон.
— «Лондон мессенджер»? — произнес он.
— Ваша газета.
Кивнув, он взглянул на страницу, которую она читала.
— Убийство Ротерхема, — подсказала она.
— Эта статья существенно увеличила объемы продаж, — заметил он, понимая, что игра вышла на новый уровень. Однако он продолжал говорить спокойно и уверенно, будто эта тема ничего для него не значила.
— Какой грубый подход, — сказала Венеция.
— Да, такой я человек. Не делаю секрета из своего отношения к Ротерхему.
— Это верно, — согласилась она и, указав на газету, добавила: — Здесь ни слова о пожаре.
— Неудивительно. Он ведь случился три года назад.
— Три года. Как хорошо вы это запомнили, Френсис.
Да, Венеция достойный противник. Догадался, к чему она клонит.
— Очень хорошо.
— Интересно почему?
Она выжидающе посмотрела на него.
— Не каждый день сгорают дотла дома герцогов. Величественное было зрелище, по словам очевидцев, — парировал он.
Напряжение между ними нарастало. Игра становилась все более захватывающей. Она на мгновение замолчала, вслушиваясь в рев опасного желания, Линвуд с легкостью предугадал ее следующий вопрос.
— А вы среди них были?
— Как велик ваш интерес к Ротерхему, Венеция, — негромко заметил он.
— Все интересуются этим случаем. — Она смотрела в его глаза столь же пристально, как и он в ее. — Вы не ответили на мой вопрос.
— Половина Лондона наблюдала за пожаром, — произнес он.
— Кто станет сжигать дотла дом человека, к тому же герцога?
Линвуд вспомнил о мраке прошлого, о том, как Ротерхем замертво рухнул на стол, получив пулю в голову. Подумав о подозрениях Клэндона и вопросах касательно убийства, возникающих теперь, он понял, как нужно поступить. Он хотел увидеть, как трепещет жилка на шее у Венеции, как расширяются ее глаза, обрамленные длинными ресницами. Подойдя к ней ближе, он наклонился к ее уху. Она стояла не шелохнувшись, точно статуя. Витающее в воздухе напряжение требовало разрядки.
— Человек вроде меня, — прошептал он. Заслышав такое признание, она задышала чаще. — Но вы ведь это давно знали, не так ли, Венеция?
Она кивнула, слегка приоткрыв губы, не произнеся ни слова.
— А все остальное?
Задержав дыхание, она напряженно ожидала его ответа. Воздух раскалился настолько, что едва не потрескивал.
Линвуд покачал головой, не поясняя, однако, отрицает ли он свою вину или отказывается отвечать на вопрос.
— Давайте этой ночью не будем больше говорить на эту тему.
Венеция выдохнула. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, затем она подошла к камину, неотрывно глядя на пляшущие язычки пламени.
В тишине слышалось потрескивание угольков и тиканье часов на каминной полке. Перезвон колокольчиков отметил наступление следующего часа.
Линвуд скользил взглядом по каминной полке, уставленной дорогими безделушками. Его внимание привлекла одна, выбивающаяся из общего ряда. То была маленькая ваза кремового цвета с нарисованными на ней розовыми цветочками и зелеными листьями. Вещица довольно милая, хотя и дешевая, такую можно купить на развале за пенни. К тому же пребывала в плачевном состоянии. По боку тянулась трещина, на ободке виднелись две выбоины, одна больше другой. Под ними проступала терракотовая глина. Словом, единственный предмет, не соответствующий элегантной обстановке дома Венеции Фокс.
Они не говорили о чудовищных событиях, создавших пропасть между ними и прикрывающихся многослойной маской правды.
— Эта ваза принадлежала моей матери, — пояснила Венеция, не глядя ни на Линвуда, ни на вазу. — Бабушка, которую я никогда не знала, купила ее для мамы, когда та была маленькой девочкой. Единственное, что осталось у меня в память о ней.
