– Я рада, что мы сюда приехали. Все вокруг кажется таким мирным. Я чувствую себя в полной безопасности, так далеко от… всех придворных интриг.
Филипп улыбнулся:
– Если это делает вас счастливой, то я рад, что мы сюда приехали. Но мы не сможем оставаться тут вечно. По воле бога, я должен буду вернуться ко двору и к своей службе в Париже.
Энни испуганно замерла:
– И я должна буду поехать с вами?
Он, нахмурившись, чуть закусил губу.
– Давайте не будем пока думать об этом. У нас впереди несколько недель.
Был ли он огорчен или обрадован ее желанием остаться? Энни не могла сказать.
– А вы хотите вернуться?
– Я должен вернуться на свой пост в гвардии. Это мой долг. – Он прищурился от солнца, не отводя глаз от линии горизонта. – Солдат, получив приказ, идет туда, куда его посылают. Я не хочу сейчас думать об этом.
Чем вызвана горечь в его голосе? Отчужденное, замкнутое выражение лица Филиппа напомнило Энни, как мало, в сущности, она знает своего мужа. Она спросила:
– Вы сами выбрали жребий солдата или это решили за вас?
Он повернулся к ней, взметнув одну бровь, и что-то сродни удивлению читалось в выражении его лица и легкой улыбке.
– Вы всегда так в лоб задаете личные вопросы?
Ее ответный взгляд был достаточно уверенным.
– Мы муж и жена, Филипп. Разве плохо, что я хочу знать о вас как можно больше?
– Я второй сын в знатной семье. Военная служба была единственным приличным для меня занятием, вот я ее и выбрал. – Он резко поднял подбородок, словно готовился к защите.
После секундного молчания Энни необдуманно спросила:
– Ну и как, нравится вам солдатская служба?
И вновь черты его лица ожесточила горечь.
– Солдат никогда не задает себе этого вопроса.
Энни воспринимала Филиппа как приятного спутника, воспитанного придворного и члена семьи Харкурт, но совершенно не представляла его в роли солдата. Почти по-детски она представляла себе его жизнь только в той мере, в какой она была связана с ней. И теперь, понимая, насколько эгоистичными были ее взгляды, она рассердилась на себя и заговорила мягче:
– Последние пять лет, наверное, были очень трудными, ведь между походами в Испанию все время шла борьба с Фрондой.
Филипп скрестил руки на груди. От его слов веяло усталостью.
– За последние шесть лет сейчас я только второй раз в отпуске.
Восстание и война с Испанией всегда казались Энни чем-то отдаленным, нереальным – политическими играми, в которые играют неведомые персонажи. Но теперь загнанное выражение в глазах ее мужа показывало, что это касается и ее дома.
– Отец Жюль рассказывал, что вы проявили великую доблесть в четырех кампаниях против Испании, прежде чем вас перевели в королевскую гвардию.
При упоминании о гвардии лицо Филиппа стало еще более замкнутым, однако он не произнес ни слова.
Его скрытность только подогрела ее любопытство.
– Фронда расколола многие знатные семьи. Как случилось, что вы предпочли служить королеве-регентше?
От явной дерзости вопроса Филипп заморгал, но затем улыбнулся. Он отвечал, как бы подшучивая над собой:
– Как я уже говорил, имей я возможность жить по своему желанию, я бы выбирал, что мне предпочитать. Однако мы слишком много говорим обо мне. Как вы находите наш сад?
Энни поняла, что ей лучше прекратить расспросы.
– Когда-то, должно быть, он был прекрасен.
Сквозь деревья виднелась крыша какого-то строения, должно быть, конюшни. Южнее, на дальней границе, был виден неторопливый ручей, впадающий в пруд. Неподстриженные темно-зеленые самшиты образовывали аккуратный узор. Розы так буйно разрослись, что их ветки образовали причудливую арку поверх полевых цветов и сорняков. В самом центре из зарослей высокой травы выступали выщербленные ветром и дождями кудри мраморного херувима.
Энни осмелилась спросить:
– С небольшой помощью все можно восстановить. Есть ли в штате прислуги садовники?
Глаза Филиппа раздраженно сузились.
– Кроме Жака, Сюзанны и Мари, штат, как вы выразились, состоит из Поля, мадам Плери и ее сына Пьера.
– На такой дом их явно недостаточно. Неудивительно, что все выглядит таким запущенным, – сказала она и тут же заметила, что ее высказывание заставило его уязвленно насупиться.
Неужели все мужчины так чувствительны, когда речь заходит о том, как они управляются с домашним хозяйством?
Не обращая внимания на его обидчивость, она позволила себе увлечься мыслями о том, каким прекрасным можно сделать сад.
– Здесь будет не так уж много работы, Филипп. А я люблю приводить все в порядок. Немного терпения, и это место станет прекрасным, вот увидите. А пока я буду присматривать за его обновлением, вы сможете отдыхать. Читать. Охотиться. Я позабочусь обо всем. Через несколько недель Мезон де Корбей станет настоящим уютным домом.
Прошло две недели.
Филипп оторвался от полки с книгами в библиотеке Мезон де Корбей, подошел к двери и, открыв ее, громко позвал:
– Жак, иди сюда!
Его голос был почти не слышен из-за шума строительства и болтовни служанок, которые чистили люстру, опущенную почти до самого пола.
– Как добиться хоть капельки внимания от собственного камердинера? – обратился он к безмолвию библиотеки. Скорее всего Жак все еще наблюдает за работой в саду, который захватила Анна-Мария больше недели назад. «Только на несколько дней», – уверяла она. Ничего себе, несколько дней!
Филипп вернулся к книгам, все еще возмущаясь. Черт побери, должен же мужчина требовать хоть какое-то уважение к себе, тем более в своем собственном доме, и иметь покой не только в одной-единственной комнате!
Сумрачный свет, просачивающийся через высокие строгие окна, делал его кабинет похожим на келью. Он почувствовал неожиданный прилив благодарности за то, что эту комнату привели в порядок в первую очередь. Коричневые полки из орехового дерева с каскадами резных узоров, изображающих фрукты, отполированы до блеска. Книги на них заботливо обтерты от пыли. Многие нашла его жена, когда устроила решительную чистку чердаков и подвалов. Первые несколько дней в Мезон де Корбей Филипп провел с удовольствием, читая эти книги, добавив их к коллекции, которая у него уже была.
А потом появились плотники. И кровельщики!
И теперь с рассвета до заката в доме не было ни минуты покоя.
Он не мог спастись от этого даже прогулкой верхом, охотой или рыбной ловлей, потому что Жак был занят. После того, что случилось тогда ночью в Тюильри, Филипп понимал, как было бы глупо рисковать бродить здесь одному, и Жак стал единственным слугой, которому он доверял сопровождать себя. Последние восемь дней он зарывался в книги и прятался в библиотеке, как в норе, но не мог спокойно почитать и пяти минут – на него обязательно обрушивался какой-нибудь очередной шум.
