– Задето легкое. Потеряно много крови. Но будем надеяться на лучшее, Августина Тихоновна. Идет операция.
– Кровь нужна? У нас с ним одна группа крови.
– Я спрошу у доктора. Идемте.
Командир скрылся в палатке. Через минуту вышел Артем. Белый халат его был забрызган кровью. Артем наспех вытирал мокрые руки.
– Ася, ты? Кровь нужна, идем.
Ее привели в ту же палатку, где оперировали Вознесенского, только за ширму. Она видела сквозь белую ткань больничной ширмы преувеличенную тень мужа, лежащего на столе, видела, как вздымается его грудь, слышала свист, раздающийся оттуда. Артем крепко взял ее за руку.
– Не бойся, Артем, я не упаду в обморок. Делай, что нужно.
Сколько прошло времени? Может, час, может, больше. Ей велели лежать, потому что крови взяли много.
Ася осталась на кушетке и видела все, что происходит за ширмой. Видела, как устанавливают штативы с физраствором, как хирург колдует, зашивая, словно куклу, безвольное тело Вознесенского. Но оно дышит. Дыхание это прерывисто, трудно, неровно.
Ася, как заклинание, повторяла, следя за ирреальным теневым действом: «Дыши, дыши!»
И потом, когда в палатку просочился рассвет и тени от лампы стали синими, она повторяла, глядя на профиль, отпечатанный на белой ширме:
– Дыши. Дыши.
Чтобы ненароком не заснуть от слабости, то и дело щипала себя за руку. Ей казалось: засни она, и Вознесенский бросит дышать. Ася была уверена, что только ее волевое усилие заставляет его легкие вбирать и выбрасывать воздух.
– Дыши, Вознесенский, дыши…
Вошел санитар и потушил лампу. Тени исчезли.
Весной 1928 года ожившее было за годы НЭПа хозяйство Кругловых претерпевало новую катастрофу. Чайную с постоялым двором закрыли. Несколько лет семья занималась извозом, но и этот период закончился.
В день, когда Маша собралась навестить родителей своей подруги Сони, со двора Кругловых уводили лошадей.
Возле дома толпились любопытные – всем было интересно, как поведет себя Круглов, крутой нрав которого был хорошо известен в Останкове. Не скрывал Данила Фролович и своего отношения к колхозам.
– Кто вступает в колхоз? – говорил он. – Потомственные лодыри! Им терять-то нечего. А соблазн поживиться за счет чужого добра велик.
И вот дошла очередь и до добра Кругловых.
Ворота были распахнуты настежь, несколько молодых парней из колхоза тянули за поводья лошадей, нарочно не замечая стоящих во дворе хозяев.
Старшие сыновья Кругловых топтались у конюшни, угрюмо наблюдая за происходящим. Тетка Варвара краем передника утирала слезы, глядя из кухни во двор через окно. Обе снохи с младенцами на руках с крыльца созерцали сцену «изъятия живности в пользу колхоза».
С заднего двора раздавались удары топора и звуки раскалываемой звонкой древесины – Данила Фролыч намеренно не показывался на глаза властям. Спокойно видеть такое беззаконие он не мог.
Маша остановилась у ворот, ожидая, когда уведут лошадей. Но одна норовистая лошадка, видимо, самая молоденькая, встала как вкопанная, и седоку никак не удавалось стронуть ее с места. Он бил ее пятками, дергал поводья, все было зря. Парень краснел и злился. Никто из Кругловых не двигался с места.
Наконец откуда-то появился Кирька. Теперь это был молодой крепкий парень, в котором ясно читалось сходство с братьями и отцом.
Он подошел к лошади и, едва взглянув на седока, коротко бросил:
– Слезь.
Тот спрыгнул, обозвал лошадь упрямой дурой и отошел в сторону. Кирька потрепал лошадку по морде, обнял, что-то пошептал на ухо. Затем тихонько повел со двора.
Маша поняла, что явилась не вовремя, но тетка Варвара уже заметила ее и делала знаки из окна.
Гостью провели в горницу, и Маша лишь успела шепнуть Сониной матери, что привезла привет и письмо от Сони из Рябининой пустыни, то есть, конечно же, из коммуны.
В горницу вошел председатель сельсовета, сосед Кругловых, Павел Зотов. В руках он держал бумагу.
– Позови, Варвара, Фролыча, пускай распишется.
Тетка Варвара выглянула в окно, позвала.
Данила Фролыч появился в том виде, в каком его оторвали от работы, – рубаха взмокла на спине и под мышками, в правой руке – топор. Увидев гостя, усмехнулся краем рта:
– Чего еще?
– Вот, ознакомься и распишись здесь, Данила Фролыч.
– Что это?
– Твердое задание по зерну и продуктам.
– Что?! Какое такое задание? Второе за весну? Да ты в своем уме, Павел? Задушить решили? Мало – лошадей забрали, зерна хочешь лишить в посевную? Не дам!
– Данила Фролыч, я тебе не советую артачиться. Хуже будет.
– Ты мне угрожаешь, что ли, Пашка? Испугать хочешь? Так я пуганый.
В горницу на крики отца стекалось все семейство Кругловых. Тетка Варвара потихоньку увела Машу в кухню.
– Тяжело вам, теть Варь?
– Не то слово, Машенька. Тяжело да страшно. Данила Фролыч смириться не хочет, властей не признает, да и то сказать, что хоть это за власть? Пашка Зотов сам полуграмотный да наглый. Сроду нам завидовал, чего от него ждать? Вон, слыхала, Ивана Архипова арестовали?
– Дядю Ваню? За что?
– Скотину свою порезал, чтобы в колхоз не отдавать.
– Жалко дядю Ваню, у него дети.
– Вот. А чего нам ждать? Данила Фролыч ведь не смолчит.
Тетка Варвара вздохнула. Крики в горнице утихли. Хлопнула дверь. Тетка Варвара выглянула в окно.
– Ушел Пашка-то. Трясет бумагой.
На заднем дворе возобновились яростные удары топора.
– Ты к Соне ездила?
– Заехали с Митей. Нам по дороге было, решили заглянуть, давно не видались. У нее все в порядке, только скучает по дому. Простил бы Данила Фролыч ее, сколько лет уж… Пора помириться.
– Ох, Маша, с ним толковать… Я уж сколь пробовала – без толку. Разве на него батюшка ваш мог бы повлиять. Его он все же слушает.
– Вот письмо от Сони.
Тетка Варвара взяла письмо и стала читать, шевеля губами. Маша не мешала ей.
Маша Вознесенская за последние десять лет стала настоящей матушкой. Она во всем помогала мужу, дела прихода стали ее делами. Когда власти решили, что она, как верующая, учительницей работать не может, Маша смирилась, долго не горевала, встала у свечного ящика. И лицо ее всегда светилось улыбкой, для каждого находилось ласковое слово.
Это было совсем для нее не обременительно – пример матери помогал. Своих детей Маше и Дмитрию Бог не дал, все эти годы с ними вместе жили мать мужа, сестры и младший брат, осиротевшие после смерти отца Федора. Потом сестры Дмитрия вышли замуж, матушка Галина упокоилась на кладбище в Заучье. Теперь с ними остался только брат Миша тринадцати лет. Вот с Мишей втроем они и явились нежданно-негаданно в Рябинину пустынь, чем несказанно удивили и обрадовали Соню.
