– Знаю. Всю жизнь Филиппа учили, что его первоочередной долг – добиваться подобающего принцу высокого положения. А когда с кем-то из Габсбургов поступают несправедливо, он готов мстить.
– Понимаю. Но теперь он уже мужчина, и Безансон ему больше не наставник. Филипп слишком во многом на него полагается.
Я едва не добавила, что мне известно о роли Безансона в случившемся между нами разрыве, что он сам подначил Филиппа, а может, даже выбрал женщину – в качестве предупреждения, чтобы я даже не пыталась оспаривать его власть над моим мужем.
– Возможно. Но вы – его жена, а не Безансона. Вы должны найти в себе силы простить его, ибо вы сильнее. – Маргарита взяла мои руки в свои. – Вы даже понятия не имеете, как я молилась, чтобы он нашел такую жену, как вы, которая принесла бы ему счастье и окружила заботой, каковой ему отчаянно недостает. Мой брат живет в суровом мире. Чтобы выжить, он научился от всех отгораживаться. Но со временем и при надлежащем терпении вы сумеете помочь ему понять свою ошибку.
Как я могла противиться подобной просьбе? Мне тяжело было представить предстоящие годы без дружеского общения, без любви и единения, которые, как мне казалось, я нашла. Мне было всего девятнадцать. Впереди простиралась вся жизнь, и мне хотелось разделить ее с человеком, за которого я вышла замуж.
– Если хотите, я с ним поговорю, – добавила Маргарита.
Я крепко обняла ее и кивнула.
– Простите, что лишь взвалила на вас новое бремя, – прошептала я.
– Ах, chérie, для чего еще нужны близкие родственники? Если бы не чужое бремя, чересчур тяжким могло бы стать мое собственное.
Мы расцеловали друг друга в щеки, и она пошла собирать вещи перед путешествием в Австрию.
Оставшись одна, я почувствовала, как постепенно отступает боль в моем сердце, и наконец поняла, что в нем есть место прощению.
* * *
Восемь дней спустя, после приема по случаю отъезда Маргариты, Филипп пришел ко мне. Я сидела за золоченым туалетным столиком, и Беатрис снимала с меня драгоценности. Увидев отражавшийся в зеркале силуэт в белом, я подняла руку, и мои фрейлины тут же исчезли.
Филипп помедлил в дверях, словно боясь перешагнуть порог. Я глубоко вздохнула:
– Можешь войти.
Филипп шагнул в комнату. Он выглядел столь же красивым, как и в день нашей первой встречи. В сапфирах на его камзоле отражалось пламя свечей, тщетно соревнуясь с голубизной его глаз и золотистыми волосами до плеч, слегка выгоревшими на солнце от частой езды верхом без шляпы.
– Зачем? – Я посмотрела ему в глаза.
– Что? – нахмурился он.
– Зачем? Зачем ты это сделал?
Он уставился в пол:
– Я же тебе говорил – я разозлился. Безансон показал мне письмо твоей матери, и я опять вспомнил слова отца, будто я ничего не стою.
– Понятно.
На мгновение я отвела взгляд. Я все понимала, как бы мне ни было неприятно. Филиппу отказали в монаршей независимости собственные Генеральные штаты, а затем его отвергли мои родители. Хотя у него никогда не было права просить их о подобном, он вовсе не собирался их оскорбить. Не мог он и признать, подобно мне, что пользующийся его благосклонностью верховный канцлер Безансон ввел его в заблуждение.
– Моя инфанта, – тихо сказал он, глядя на меня с разрывающей душу тоской, – я никогда еще ни у кого не просил прощения. Но теперь прошу его – у тебя.
У меня пересохло в горле.
– Я… я готова. Но ты должен кое-что мне пообещать.
– Что угодно.
– Никогда больше. Пообещай, что никогда больше так не поступишь.
– Обещаю.
Я почувствовала, что больше не владею собой. Протянула к нему руки, и он вдруг оказался в моих объятиях, сжимая меня так, будто изголодался до смерти. Сорвав с меня одежду, он увлек меня на кровать, перебирая пальцами мои волосы. Он начал раздеваться при свече на туалетном столике, и я наслаждалась игрой света и тени на его мускулистом теле, которое было столь хорошо мне знакомо и которого мне так не хватало.
Потом, когда все закончилось, наши губы слились в поцелуе. Он прижал меня к себе, сплетая наши руки и ноги. Ощутив внезапно пробежавший по телу холод, я повернулась к Филиппу, но глаза его уже закрылись, и он погрузился в сон.
* * *
Через пару месяцев я, вне себя от счастья, поняла, что снова забеременела. Филипп увез нас обратно в Лир, к его каналам и домам с деревянными фасадами. Он устраивал щедрые пиршества, покупал мне драгоценности, платья и духи. На этот раз Господь должен был нас благословить. На этот раз, как заявлял Филипп, у меня родится сын.
В начале сентября он уехал на очередное собрание своих Генеральных штатов. На этот раз он отправился туда во всеоружии, проведя несколько недель в обществе Безансона и составляя документы, которые могли бы подтвердить, что он достиг совершеннолетия. Архиепископа он взял с собой, что меня вполне устраивало. Хотя я не стала рассказывать Филиппу о нашем конфликте в тот чудовищный день, Безансон и без того понял по моему виду, что ему стоит знать свое место. Узнав, что я снова жду ребенка, возражать он не стал.
Я осталась в своих уютных покоях вместе с маленькой Элеонорой, вынашивая дитя в своей утробе. Как и при первой беременности, меня недолго мучила тошнота, ставшая проклятием многих женщин, и вскоре мне надоело целый день сидеть взаперти. Повитухи пускали мне кровь и собирались вокруг миски, исследуя мои телесные жидкости. По их словам, все указывало на то, что у меня будет сын, и мне не повредит слегка нагружать себя, чтобы укрепить его здоровье.
Следуя их советам, я гуляла по галереям, выбирала ткани для моей родильной комнаты и проводила многие часы с любознательной малышкой Элеонорой. Я также написала своей сестре Каталине, которая недавно отпраздновала четырнадцатый день рождения, рассказав ей обо всех новостях и прося ответить. От нее пришло длинное письмо, удивившее меня зрелостью суждений. Она писала, что в Кастилии была страшная зима, но наш маленький племянник-инфант поправляется, а моя сестра Мария вышла замуж за овдовевшего Мануэля Португальского. Каталина также добавила, что вскоре должна отправиться в Англию и начала переписываться со своим женихом, принцем Артуром, – по ее мнению, благородным и искренним юношей, который, похоже, с нетерпением ждал встречи с ней.
Вспомнив свою тревогу, когда я узнала, что мне придется покинуть Испанию, я послала ей ободряющее письмо, приложив в качестве подарка золотой браслет.
«Будь смелой, mi pequeñita, – писала я. – Скоро ты поймешь, что быть женой – настоящее благословение».
* * *
В феврале 1500 года в Брюсселе, где мы остались после Нового года и где мне предстояло провести последние недели перед родами, неожиданно выпал ранний снег. Однажды меня разбудила Беатрис, сообщив, что Филипп возвращается после пятимесячных тяжких трудов в Генеральных штатах. За это время я получала от него письма с рассказами о том, как он приближается к признанию своей независимости. Невзирая на возражения доньи Аны, что в моем положении не стоит покидать покои, я поднялась с постели и хлопнула в ладоши, призывая сонных фрейлин:
