– Какое тщеславие! Господь накажет тебя за твои дерзкие и странные мысли.
– Естественно, что каждый человек должен иметь свободу выбора. Когда девочка вырастет, она сама сделает выбор и решит, какое имя ей подходит лучше. Возможно, она предпочтет быть Марой Юинг, а возможно, сохранит имя Тэйт, которым я так горжусь.
– Им и следует гордиться. Тэйты – люди особого склада, и, должна признать, они более достойные люди, чем мои предки.
– Да, потомки друидских жрецов, потомки великих философов и воинов. Они поднимали восстания против римлян. Они знали много, творили волшебство, и это была настоящая магия, а не те трюки, которые проделывают шарлатаны и обманщики на потеху публике в мюзик-холлах. Ты знаешь, мама, что их религия была основана на вере в бессмертие души?
Гвен смутилась:
– Я не люблю такие разговоры, Мара. Магия… волшебство и так далее…
Мара рассмеялась:
– Я привыкла к мысли о том, что я ведьма.
– Мара, замолчи немедленно!
Молодая женщина качала младенца на руках и ворковала с ним по-валлийски. Дитя гукало и улыбалось ей.
Гвен была изумлена.
– Никогда не видела, чтобы такой крошечный ребенок был столь понятливым и так на все отзывался.
Глаза Мары блеснули лукавством.
– Может быть, она тоже ведьма.
К облегчению Гвен, в комнату вошла няня, и этому странному разговору был положен конец.
– Пора купать младенца, мэм?
– Да, возьмите ее.
Она передала девочку няне, местной повитухе, и та унесла ее.
– Что не ладится между тобой и Гордоном? – спросила Гвен, которой материнское чутье внушало тревогу.
Мара не подняла глаза, не посмотрела на мать.
– Ничего, мама. Все в порядке.
Но Гвен видела: выражение лица дочери не соответствует ее словам.
Начиная с третьего месяца беременности между Марой и Гордоном возникла какая-то отчужденность, и эта отчужденность все усугублялась, хотя Мара не слишком беспокоилась на этот счет. Беременность вызывает определенное напряжение между супругами, особенно на поздней стадии, когда сексуальные отношения начинают доставлять женщине неудобство, а перед родами становятся просто-напросто невозможными.
Теперь, когда ребенок родился, все наладится, говорила себе Мара, как сейчас сказала и матери, но в глубине ее сердца таилось сомнение. Правда заключалась в том, что теперь, когда предметом ее главной заботы стала маленькая Мара, Гордон утратил свое прежнее положение – тогда все внимание супруги было обращено на него.
Осознав это, Мара почувствовала себя виноватой перед мужем; ночь она беспокойно металась в постели, пока не услышала бой напольных часов в холле. Часы пробили три. Внезапно приняв решение, она встала с постели и босиком прошла в соседнюю комнату, где в течение нескольких последних месяцев ее беременности Гордон спал один.
В полной темноте Мара остановилась у постели, прислушиваясь к ровному дыханию Гордона. Потом осторожно приподняла одеяло и положила руку на обнаженную грудь мужа. Он шевельнулся и что-то пробормотал во сне; она же нежно гладила его могучий торс. Ее пальцы скользили по обнаженному мужскому телу все ниже, к животу, где валиками выступали крепкие мышцы и не было ни грамма жира. Затем пальцы ее сомкнулись вокруг его плоти, сейчас вялой и расслабленной. Реакция была мгновенной. Плоть Гордона тотчас же словно взорвалась в ее руке, разбухая и твердея. Гордон проснулся в изумлении и вытаращил глаза.
– Что за черт?
– Это я, дорогой, – прошептала Мара и прильнула поцелуем к его губам.
– Мара?
– Кто же еще? А ты ожидал другую даму?
Он покачал головой и приподнялся.
– Я еще… как в тумане. Зажги свечу. Она на ночном столике. Спички вон там…
Она нашла спички и зажгла свечу. В ее желтоватом ровном свете Гордон наконец-то рассмотрел свою жену. Он с изумлением взглянул на ее руку, ласкавшую его.
– Боже, Мара, надеюсь, ты понимаешь, что делаешь?
– Разумеется. А тебе не нравится?
– Я думал, что этого никогда больше не будет. Не нравится?.. Мне это очень, очень нравится! – Потом с усилием добавил: – Тебе не кажется, Мара, что нам еще рано к этому возвращаться? Нашему ребенку всего неделя.
– Не волнуйся, любовь моя. Мы и не будем этого делать. Просто я поняла, что в последнее время уделяла тебе слишком мало внимания. Теперь расслабься и ничего не делай, слушайся меня.
Она толкнула его на подушку.
Все еще полусонный, Гордон подчинился. Овладев его уже совершенно отвердевшим мужским естеством, Мара потянулась к нему губами.
– О Боже!.. Моя дорогая!
Гордон откинулся назад, потом рванулся вперед; его пальцы вцепились в густые спутанные волосы Мары. Он привлек ее к себе, неистово вращая бедрами, словно в каком-то огненном экзотическом танце.
Потом, откинувшись на подушку, он лежал умиротворенный и усталый. Мара подошла к умывальнику в углу. Когда она вернулась к кровати, Гордон взял ее за руку и привлек к себе.
– Я хочу доставить тебе столько же радости, сколько ты только что доставила мне, – сказал он.
Она поцеловала его в щеку.
– Через несколько недель я буду здорова, и тогда настанет мой черед. Я ведь тоже скучала по тебе. Ты знаешь это?
Его брови сошлись над переносицей.
– Это правда? В последние два месяца ты, казалось, думала только о нашем ребенке.
– Материнский инстинкт, – улыбнулась Мара.
Он обнял ее и стал целовать ее глаза, уши, губы.
– Я должен кое-что сказать тебе, любовь моя. Твой отец хочет, чтобы я сопровождал Джима Дугласа в Европу.
– В Европу? Зачем?
– Мы приобрели акции одной из немецких горнодобывающих компаний в Сааре. Твой отец хочет, чтобы я понаблюдал за их работой и представил рекомендации. Речь идет о расширении производства.
– Саар – угольный край. Почему папа не хочет послать кого-нибудь из мальчиков? Они прекрасно знают это дело.
Гордон вздохнул:
– И у Эмлина, и у Джилберта жены собираются рожать ранней весной. Что касается Аллана… Как ты знаешь, у них с твоим отцом отношения более чем прохладные. Они едва говорят друг с другом – из-за связи Аллана с девушкой-полукровкой. А Дилан ведет себя так, будто родился в сорочке и все ему нипочем. Его цель в жизни – стать джентльменом, поэтом и философом, ну как этот малый, Торо.[13] Он хочет провести всю жизнь возле какого-нибудь лесного пруда, созерцая тайны Вселенной.
Для Мары не являлось тайной то, что отношения в их семье становились все хуже. Когда-то они были очень близки, теперь же все больше отдалялись друг от друга.
Что касалось Эмлина и Джилберта, то оба состояли в счастливом и благополучном браке. Эмлин взял в жены Миллисент Бакстер, дочь майора. Джилберт женился на Джейн Минтон, дочери богатого воротилы, обитавшего на Холме. Обе женщины отличались невероятным тщеславием и жаждой карабкаться по социальной лестнице все выше и выше. Провинциальная атмосфера штата способствовала тому, что их презрение к нижестоящим росло год от года. Они томились в Аризоне и мечтали перебраться на восток – в Нью-Йорк, в Филадельфию или в Бостон, где надеялись пополнить ряды новоиспеченной американской аристократии.
