– Ты мокрый весь, – не оборачиваясь, проговорила она. – Оденься в сухое, я выйду. – И, прежде чем Илья успел что-то сказать, ушла в сени, а он полез на печь в поисках сухой одежды.
Маргитка вернулась, прижимая к себе жестянку с чаем.
– Самовар поставила. Чаю выпьешь?
– Лучше водки, – передернул плечами Илья. – Замерз, как лягушка, под дождем этим.
– Водки нет, мадера есть. – Маргитка достала из-под стола начатую бутылку. – Будешь?
– Давай.
Она налила ему сама в зеленый граненый стакан. Сев за стол и подперев подбородок кулаками, внимательно проследила, как Илья пьет вино, затем приняла стакан.
– Еще?
– Хватит. Все, я наверх...
– Подожди.
Илья, уже приподнявшийся было со стула, сел обратно. Тут же пожалев об этом, встал снова, но Маргитка, нахмурившись, замахала рукой:
– Да сядь ты, господи, морэ... Ты что, боишься меня? Не съем небось.
– Много чести – бояться тебя.
– Вот и не бойся. – Маргитка придвинула к себе стакан, взяла бутылку. – Насильно на себя не потяну. Про то, что тогда было, не вспоминай. Я ни за одним мужиком не бегала и за тобой не стану. Что делать, если ты от девок шарахаешься, как жеребец пуганый.
Илья промолчал, в который раз подавив желание дать девчонке затрещину. Но на лице Маргитки не было насмешки, и вина она себе налила, не поднимая ресниц. Снова ударил гром, синяя вспышка осветила бегущие по стеклу капли и качающиеся за окном ветви сирени.
– Я только спросить у тебя хочу. – Маргитка, пригубив мадеру, взглянула на него из-за края стакана в упор. – Ты мою маму помнишь? Какая она была? Цыгане говорят, вы с ней у одной хозяйки стояли, когда она меня рожала.
– Мать твоя – Илона, – отвернувшись, буркнул Илья.
– Бог мой, Илья, хоть ты-то не болтай! – Маргитка сморщилась, как от зубной боли. – Уж кому-кому, но не тебе... Это верно, что ты меня, маленькую, на руках держал?
– Ну, было дело...
– А сейчас открещиваешься. Какая она была – мама?
– Красивая очень. Ты на нее похожа, но Ольга лучше была. – Говоря это, Илья ждал – сейчас Маргитка вскинется, но та лишь молча кивнула. – Умная. Читать меня выучила.
– Тебя? – прыснула Маргитка. – А ты неграмотный был?
– Да где же, девочка, я мог бы грамоту узнать? Мы ведь таборные.
– А отца ты не видел?
– В живых не застал. Но, говорят, хороший человек был.
Илье не нравился этот разговор. Уж если ни Митро, ни Илонка не захотели говорить с девчонкой о ее настоящих родителях, – значит, так нужно им было. И остальные цыгане, кажется, не очень трепались. Может, и верно – ни к чему ей много знать. И так голова дурью забита.
– Она отца очень любила? – Не дождавшись ответа, Маргитка встала, прошлась по комнате. – Наверное, очень... Не побоялась ведь никого: ни мужа, ни других цыган. Я, Илья, думаю, что так и надо. Когда любишь, бояться незачем. И молчать ни к чему. Другого-то раза, может, и не будет.
– Какого еще раза? – удивился он. Маргитка остановилась в дальнем углу.
– Я люблю тебя, Илья.
Он и слова не успел сказать – а она уже подбежала и встала рядом. Волосы снова упали ей на лицо, и Маргитка резким движением перекинула их через плечо. Илья увидел жгут перепутавшихся кудрей, тускло блестящих в свете лампы. Глаза Маргитки тоже блестели, лицо было напряженным.
– Я люблю тебя, – не отводя взгляда, повторила она.
Илья опустил глаза.
– Шутишь, девочка?
– Какая я тебе девочка? Мне семнадцать! В таборе уже своих детей имела бы!
– У меня дочь такая, как ты. – Илья не слышал собственного голоса, стараясь унять поползшую по спине дрожь, видя – девчонка не шутит. – Что, помоложе никого не нашла?
– Кого? Сопляков наших? Носы им вытирать?! Не хочу! – почти выкрикнула Маргитка, стукнув кулаком по столу. – Может, ты боишься, что Настька твоя что-нибудь узнает? Не узнает, Илья! Спасением души клянусь.
– Да чего же ты хочешь? – ошалело выговорил он.
Маргитка опустилась на колени возле ног Ильи и взяла его за руку. Уродливая кофта упала на пол, в пятно света.
– Илья... Я же не противная тебе, я знаю. Не отворачивайся. Я видела... как ты на меня смотрел. На дочерей так не глядят.
Глаза ее были совсем близко, огонек лампы плясал на дне их зелени, как отражение костра – в реке. Призвав на помощь господа и всех угодников, Илья отстранился, но Маргитка подалась вслед за ним.
– Девочка, не вводи в грех. – Язык его уже не слушался. – Митро – брат мне...
– Он же мне не отец! Он же мне не отец... Не бойся... Ничего не бойся, я никому не скажу. Никто не узнает! Илья! Я же люблю тебя, я люблю тебя! Святая правда! – Маргитка вдруг прильнула к нему всем телом. Теплые волосы упали на лицо Ильи, под рукой оказалась упругая девичья грудь, шею обожгло неровное дыхание Маргитки, и он не смог оттолкнуть ее.
– Чяери, но как же...
– Молчи-и...
За окном ударило так, что задрожал дом. В свете молнии Илья увидел глаза Маргитки, полуоткрывшиеся губы, сползшую с плеча рубашку. Поймав его взгляд, Маргитка дернула эту рубашку так, что та с треском разорвалась, и прямо перед глазами Ильи оказались худые ключицы и маленькие круглые груди с вишнями сосков. И у какого бы мужика осталась на месте голова при виде всего этого? Разве что у святого... А святым он, Илья Смоляко, не был никогда. И лишь когда волосы Маргитки уже смялись под его руками и полетела в угол ее юбка, а сама Маргитка, запрокинувшись в его руках, застонала сквозь зубы от боли, Илья почуял неладное. Едва справляясь с накатившей одурью, сумел все-таки спросить:
– Девочка, что это? Ты разве не...
– Давай!!! – не своим голосом закричала Маргитка, прижимаясь к нему, ее крик утонул в раскате грома. И больше Илья не думал ни о чем.
Впоследствии, вспоминая эту ночь, Илья не мог понять: как ему не пришло в голову, что в доме, кроме них с Маргиткой, были Кузьма, кухарка, бабка Таня и, наконец, его же собственные дети. И в любой момент кто-то из них мог заглянуть в залу. Но он не подумал об этом даже тогда, когда все было кончено и Маргитка, сжавшись в комок, всхлипывала у него под рукой, а он гладил ее перепутавшиеся волосы. За окном шел дождь; затихая, ворчала уходящая за Лужники гроза. В пятне света лежала смятая юбка Маргитки.
– Девочка...
– Что?
– Зачем ты это сделала? Зачем ты меня обманула? Ты же... Зачем?
– За спросом. – Маргитка выбралась у него из-под руки, встала на колени, через голову стянула порванную, измятую, перепачканную кровью рубашку. – Ну вот куда ее теперь? Выкинуть только...